Красный волк

Даже аптекарь смотрел на него с непонятным удивлением и смесью облегчения и растерянности. Должно быть, эта картина была ему дорога. Или же он пытался вспомнить, откуда она вообще взялась? Уну стало стыдно, но он напомнил себе, что ее все равно заберут. Сорены не могли сохранить ничего, даже одежду. Их раскаяние должно было быть абсолютным.

Счетовод заговорил негромко:

– Рамка самодельная, ничего не стоит. За сам рисунок не скажу, но, по всей видимости, детский.

Он вернул раанке картину. Она постучала ноготком по слегка запыленному стеклу.

– Она ничего не стоит, но, мальчик, я же говорила: мы не мародеры. И не воры. Все вещи изымаются в пользу империи. Мы ничего не отбираем у этих несчастных для себя.

Ун потупил взгляд.

– Извините, – чуть хрипловатый голос аптекаря прозвучал с едва заметной дрожью.

– Что? – закатила глаза раанка.

– Я полагаю, что эта картина отправится… на длительное хранение, на склады. На неопределенный срок.

Раанка кивнула и растерянно взглянула на большой ящик, забитый сломанным старьем.

– Если вы не против, – он нервно улыбнулся, – я бы мог подарить эту... этот рисунок молодому раану.

Счетоводы уже ничего не писали. Женщина посмотрела на них вопросительно, они дружно пожали плечами.

– О подобных случаях нам ничего не говорили. Но если предмет не представляет ценности... Думаю, мы можем сделать такое исключение, – сказал один из них.

Сорен торопливо кивнул, облизнув губы:

– Добрый господин, дарю вам эту картину. Если вы, конечно примете ее...

Ун растерялся, не зная, должен или нет благодарить бывшего аптекаря, но раанка сунула ему в руки рамку и цыкнула:

– Вот. Доволен? Только не вздумай никому ее показывать и хвастаться. Тут не сувенирная лавка. А теперь не трать-ка мое время. Тащи вещи к счетоводам и иди. Наверху, кажется, уже шумят.

Часы еще не успели пробить два, когда жилые комнаты на втором этаже опустели. Сбившись на первом этаже, отряд заворожено наблюдал, как грузчики выносят последнюю мебель.

Некоторые ребята, а вместе с ними инструктор, все-таки проснувшийся под конец, пошли посмотреть на совершенно опустевшие комнаты. Ун тоже хотел, но потом мельком взглянул на бывшего аптекаря и его жену, на две эти испуганные, чужие для всего здесь фигурки, коснулся картины, спрятанной под полой пиджкака, попрощался с раанкой и счетоводами и поспешил уйти.

Глава X

За ужином отец внимательно выслушал рассказ о прошедшем дне Примирения и даже велел показать картину. Ун думал, что его отругают за выпрошенный «подарок», но отец лишь бегло посмотрел на плохо прописанный пейзаж и сказал:

– Сегодня произошло очень важное событие. Сохрани этот трофей на память.

– Только не вешай на стену, – вмешалась мама, сидевшая в кресле в углу столовой. Из-за приступов слабости она не могло подолгу оставаться за столом, но не желала отказываться от традиции семейных трапез. – Не хочу, чтобы соренскую мазню увидел кто-то из гостей. У нас приличный дом.

Отец кивнул и вернул Уну картину:

– И то верно. Иди.

Не веря, что все прошло так хорошо, Ун чуть ли не бегом вернулся в свою комнату в жилом крыле и спрятал рисунок в ящик стола, рядом с книгами.

Надо было начать вести дневник, сделать хотя бы пару записей, ведь день и правда важный, но Ун слишком устал и хотел спать, и пообещал себе, что займется историей завтра.

Об этом обещании он вспомнил через пару месяцев, когда полез в ящик за бумагой для заданного на уроке чертежа и наткнулся рукой на угол рамки.

Ун сел на пол и совсем забылся, точно впервые глядя на картину – на озеро, на деревья, то щурясь, то всматриваясь, и почти что-то понял, когда младшая из сестер – Тия, вошла без стука и начала донимать его вопросами. Следом заявилась и Кару, эти близнецы просто не умели ходить поодиночке. Поток вопросов удвоился. «А что за рисунок?» «Сорены умеют рисовать?» «А зачем ты на нее смотришь, если она такая страшная?». Выгнав сестер щипками, Ун положил картину в папку на столе и теперь уже твердо решил описать день Примирения. Но закончив с уроками, подумал, что историков и без него хватает. К тому же он слишком многое успел забыть. Да и со дня Примирения мир не перевернулся с ног на голову.

Суд над главарями заговора прошел в Столице в первую же неделю и был скор, ведь доказательства оказались неоспоримы. Многих серошкурых повесили, еще больше отправили на каторгу. Но сорены не исчезли. Утром солдаты корпуса безопасности пригоняли их в Благословение императора откуда-то из пригорода, и они мели улицы, работали в лавках, занимали свои места в мастерских, чтобы вечером бесследно исчезнуть. Отец говорил, что так и должно было быть всегда, и что предательство было лишь вопросом времени, и что он не перестанет удивляться императорскому милосердию.