Красота

Ничего себе! На Капри! Нашёл себе «горький» жребий! Поскромнее надо быть в желаньях. К примеру, как неистовый французский лирик Пьер Ронсар!114 Его лирический герой мечтал превратиться в блоху, чтобы укусить грудь любимой. Вы, Серкидон, найдёте этот образ излишне смелым, фантазию поэта не в меру буйной, а ситуацию напрочь оторванной от действительности. Это всё оттого, что не жили Вы, мой некусаный, в Средние века. Во времена Ронсара насекомое, воспетое русским писателем (Лесков!115), так докучало красавицам, что им приходилось носить замаскированные в одежде блохоловки: коробочки с прорезями, как правило, из слоновой кости, а внутри – пахучая приманка, которая должна была отвлечь блоху от нежного женского тела. Надо думать, толстокожие кавалеры означенных насекомых просто не замечали.

Вернёмся к Ронсару. Женские груди он сравнивает и с молочными холмами, и с алебастровыми холмами, и с холмами цвета слоновой кости. То есть с возвышенностями поэт определился однозначно – холмы. А вот с цветом определиться никак не мог. А может быть, эти метания от одного цвета к другому поэт использовал как повод лишний раз попросить любимую открыть для него грудь: «Ну никак не разберу, какого же она цвета!..»

Не имею права назвать Ронсара «очарованным странником», не про него это сказано и не мной (Лесков!). Определим французского поэта как неутомимого путника, бредущего к заветным холмам.

А теперь навестим неистовую Испанию! Помню, увлекаясь творчеством философа Ортеги, вычитал я (кажется, в «Этюдах о любви»116) о поэте Хименесе117, который так свежо и по-новому воспел женскую грудь, что был назван новым Колумбом, плывущим к заветным полушариям.

Помню, как прочёл это, отбросил прочь Ортегу и накинулся на Хименеса – много прекрасных стихов, но ничего о полушариях. До сих пор не знаю, кто виноват: Ортега, Колумб, Хименес, переводчики или это я такой невезучий… А может быть, не было никакого плаванья к полушариям? Сам Рамон Хименес мореходом себя не считал, он говорил, что его творчество было походом навстречу Красоте. Кстати сказать, наш попутчик…

От снабжённой рифмами и разбитой на строчки поэзии перейдём к поэзии, искусно замаскированной под прозу. Но, пока не забыл,откроюсь, зачем дважды был мною закрыт скобками Николай Семёнович Лесков. Хотел Вас ознакомить, хотя бы бегло, с Законом парных случаев в следующем его проявлении: ни разу в течение длительной переписки не прозвучало имя писателя-классика Лескова, а вот в этом письме (надо же!) упомянуто два раза.

Ну а теперь читаем поэтическую прозу Ивана Бунина:

«Были эти слабые, сладчайшие в мире губы, были от избытка счастья выступавшие на глаза горячие слезы, тяжкое томление юных тел, от которого мы клонили на плечо друг другу головы, и губы ее уже горели, как в жару, когда я расстегивал ее кофточку, целовал млечную девичью грудь с твердевшим недозрелой земляникой острием…»118

Иной пример. Василий Фёдоров:119

Я не знаю сам,

Что делаю…

Красота твоя, –

Спроси её.

Ослепили груди белые,

До безумия красивые…

Я не знаю сам,

Что делаю…

И, быть может,

Не по праву я

То целую эту, левую.

То целую эту, правую…

А тут всё наоборот. Всё бы стихи, и размер, и рифмы, а читаешь, как прозу. Вдобавок, прозу возмутительную! Ладно, красавчик-женолюб Бунин приник к девичей груди, ему можно, заслужил. Но Василий Фёдоров, ни дать, ни взять – дед Щукарь120, и что вытворяет! Да ещё игриво сомневается: «И, быть может, не по праву я».

Вот, Серкидон, пока мы с Вами теоретизируем и фантазируем, мир принадлежит тем, кто не по праву и нагло действует. Возмущением горло моё перехвачено, «безголосую песню свою»121 петь более не могу, простимся. И если Вам, темпераментный Серкидон, приснится эротический сон, мы с Иваном Алексеевичем и Василием Дмитриевичем посчитаем свою задачу выполненной.

Жму Вашу руку, и до следующего письма.

-19-

Приветствую Вас. Серкидон!

Как руководство к действию принял я одно из суждений премудрого Кола Брюньона, достославного героя Ромена Роллана:

«Я люблю, как наши большие белые волы, пережёвывать вечером дневной корм. Как приятно потрогать, пощупать и помять всё то, что подумал, заметил, собрал, посмаковать губами, испытать на вкус, не торопясь, так, чтобы таяло на языке, медленно, в обсоску, рассказывать самому себе всё то, что не успел спокойно вкусить, пока ловил на лету! Как приятно пройтись по своему маленькому миру, сказать себе: «Он мой. Здесь я хозяин и повелитель…»

И вот нынешним вечером, смакуя свою утреннюю писанину, я вздрогнул, точно меня, как большого белого вола, огрели хлыстом по хребтине. Эх, дурачина я, простофиля! Целое утро всех подряд цитировал, даже Александра Сергеевича Пасынкова упомянул, а поэта номер один – А.С. Пушкина – запамятовал.

Утренний «косяк» спешу исправить тут же, до завтра не откладывая. А поскольку пишу вечером, письмишко может получиться и коротеньким, и местами пасмурным. Вы его строго не судите.

Итак. «Весёлое имя: Пушкин!»122 Ну и что же Пушкин?..