Но куда большее испытание ожидало и Карлейля, и Англию. Пруссия – тяжелая, упорядоченная, материалистическая, как глина, – продолжала твердеть и усиливаться после того, как непокоренная Россия и непокоренная Англия спасли ее, лежавшую ничком перед Наполеоном. В этом временном интервале двумя наиболее важными событиями были национальное возрождение Польши, которому Россия наполовину сочувствовала, а Пруссия была непримиримо враждебна, и отказ короля Пруссии от короны единой Германии просто потому, что она была предложена свободным германским объединением на условиях конституции. Пруссия не хотела вести немцев, она хотела завоевать немцев.
Но сперва она захотела завоевать другой народ. Она уже отыскала свое брутальное и немного забавное воплощение в Бисмарке; и Бисмарк принялся действовать по жесткой схеме, но не без юмора. Он поддержал, или сделал вид, что поддерживает, притязания принца Аугустенборга на герцогства, которые были частью Дании на законных основаниях. К поддержке этого слабого претендента он привлек две могучие силы – объединение германских государств, называемое Бунд, и Австрийскую империю.
Нет смысла рассказывать, что после занятия при помощи чисто прусского насилия оспариваемых провинций Бисмарк изгнал оттуда сперва принца Аугустенборга, затем германский Бунд, а напоследок и Австрийскую империю при помощи внезапной кампании при Садове[137]
. Он был добрым мужем и добрым отцом, он не рисовал акварелей, а для таких уготовано Царствие небесное.Но для нас символизм этой истории в другом. Датчане ожидали помощи от Англии, и если бы существовала хоть какая-то искренность в идеальном мире нашего тевтонства, они должны были ее получить. Они должны были получить ее, даже по мнению педантов того времени, которые уже заговорили о неполноценности латинян и неустанно объясняли, почему стране Ришелье нельзя править, а страна Наполеона неспособна сражаться.
Если уж для спасения совершенно необходимо быть тевтонцем, то датчане были большими тевтонцами, чем пруссаки. Если бы было жизненно важно, чтобы в роду были викинги, то датчане действительно были потомками викингов, в то время как у пруссаков в предках были и славянские племена. Если протестантизм является прогрессом, то датчане были протестантами, причем они достигли особенного успеха и богатства на небольшой площади при помощи интенсивного сельского хозяйства, которым обычно хвастались католические страны. Они воплотили в себе все достоинства, которые германцы обычно противопоставляют латинской революционности: тихую свободу, тихое процветание, простую любовь к полям и морю.
Более того, по совпадению, которые одно за другим преследуют эту драму, англичане времен Виктории нашли немало свежих впечатлений в северном духе детства и чудес датских гениев, чьи истории и рисунки сделались так популярны в Англии, что стали практически английскими. Хорошие истории, как сказки братьев Гримм, были собраны, а не созданы современными немцами – они были музеем вещей более древних, чем любая нация, проистекая из времен доисторических, не знавших летоисчисления.
Когда английские романтики захотели найти дух народных сказок еще живым, они обнаружили его в маленькой стране, где правил один из тех маленьких королей, которыми комично переполнены сами народные сказки. Они обнаружили то, что мы называем «оригинальным писателем». Они нашли целую страну фей в одной голове под высокой шляпой. Те из англичан, кто были детьми, обязаны Гансу Андерсену больше, чем любому из наших собственных писателей, за то исключительное открытие, что обыденное не скучно, а весьма фантастично, за открытие волшебной страны мебели и возможность увлекательных путешествий и приключений на ферме.
Его восприятие неодушевленных вещей как одушевленных не было холодной и угловатой аллегорией. Это было подлинное чувство присутствия бессловесной божественности в окружающих вещах. Благодаря ему ребенок ощущал, что стул, на котором он сидит, – ближайший родственник деревянной лошадки. Благодаря ему дети, это счастливейшее людское племя, почувствовали, что крыша над их головой – это сложенные крылья какой-то громадной домашней птицы, а обычные двери обернулись огромным ртом, улыбающимся и приветствующим их.
В рассказе «Пихта» Андерсен пересадил в Англию куст, способный цвести свечами. А в сказке «Стойкий оловянный солдатик» он произнес речь в защиту романтики военного дела – против тех педантов, которые хотели бы запретить даже игрушки в детской. Он утверждал, в соответствии с традицией народных сказок, что достоинство солдата не в его величине, но в его несгибаемой верности и героической стойкости перед лицом высших и низших сущностей. Эти сущности, увы, оказались аллегориями.