Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Когда Пруссия, обнаружив, что ее преступления безнаказанны, впоследствии вторглась во Францию, как и в Данию, Карлейль и его школа предприняли определенное усилие, чтобы оправдать германизм. Они противопоставляли то, что называли смирением и простотой Германии, тому, что называли цинизмом и непристойностью Франции. Никто не смог бы утверждать, что Бисмарк смиреннее и проще Ганса Андерсена, но последователи Карлейля с молчаливым одобрением смотрели на то, как невинное крошечное королевство ломается, точно игрушка.

И здесь снова Англия с огромной вероятностью встала бы за правое дело, если бы английский народ имел английское правительство. Среди других совпадений была и датская принцесса[138], которая вышла замуж за наследника английского престола и рассматривалась толпой как принцесса из волшебной страны. Национальный поэт приветствовал ее как «дочь морского короля»[139], и она была и до сих пор остается наиболее популярной персоной среди королевского дома Англии. Но что бы ни нравилось нашим людям, наши политики оказались робкими, по сути полностью прирученными, и немели в страхе перед силой. Стойкий оловянный солдатик датской армии и бумажный кораблик датского военного флота, как и предсказала сказка, были смыты в большую канаву, ведущую в колоссальную клоаку, центр которой -в Берлине.

Почему же Англия не вмешалась? На этот счет было много причин, но я думаю, что все они явились разными следствиями единственной причины – непрямыми и иногда довольно нелогичными следствиями того, что мы называем германизацией Англии. Во-первых, наше островное положение, на котором мы так настаивали, привело нас к дикости отказа от места в главном сенате наций. То, что мы считали нашей блестящей изоляцией, превратилось в позорное сонное партнерство с Пруссией.

Далее нашу безответственность усиленно тренировали два современных историка – Фримен[140] и Грин[141], учившие нас гордиться тем, что мы – возможные наследники безымянных врагов короля Артура, но не самого короля Артура. Король Артур, может быть, и не историческая личность, но хотя бы легендарная. Хенгист и Хорса[142] даже не были легендарными, после них не осталось легенд.

Всем очевидно, каким нужно быть, чтобы соответствовать Артуру: нужно быть рыцарственным, быть европейским. Но трудно вообразить, какие обязанности налагает на тебя родство с Хорсой, кроме соответствия чему-то лошадиному[143]. Видимо, это единственная часть англо-саксонской программы, которая действительно осуществляется в современной Англии.

Позже, при падении от Коббета до Кобдена[144] (от широкой к узкой человечности и здравому смыслу), был учрежден любопытный культ своеобразного мира – мира, распространяемого по планете не пилигримами, а разносчиками товаров. Мистики с самого начала взывали к миру, но они добавляли зароки бедности. Эти зароки кобдениты проигнорировали.

Затем снова приходит час роста симпатий к Пруссии, и этому ухудшению мы обязаны Карлейлю и его последователям. Но помимо них было еще кое-что – дух, который инфицировал нас целиком. Этот дух был призраком Гамлета. Мы дали великое имя «эволюция» процессу самотека. Наше богатство, наше островное положение, наша последовательная утрата веры так запутали нас, что старая христианская Англия уже пугает нас, как привидение, в существовании которого мы сомневаемся.

Аристократ, вроде Пальмерстона, любящий свободу и ненавидящий новомодную тиранию, должен был бы посмотреть на происходящее холодным взглядом и задать себе тот же самый страшный вопрос, что задал себе Гамлет: а не подлец ли я?

Не желчь в моей печенке голубиной,
Позор не злит меня, а то б давно
Я выкинул стервятникам на сало
Труп изверга[145]

.

Мы заставили онеметь наш гнев и нашу честь, но это не принесло нам мира.

VII. Полночь Европы

Преступлением небольшой тяжести, совершенным Англией, можно назвать мелочную критику Наполеона III и легкий отказ от него.

У викторианцев была очень дурная привычка полагаться на слова и в то же время презирать их. Они пытались строить свою историческую философию на двух или трех титулах, причем отказывались называть их верно. Солидный викторианец с его усами и правом голосовать на парламентских выборах совершенно спокойно говорил, что Луи Наполеон и Вильгельм Прусский стали императорами, и понимал под этим словом самодержцев. Его бы усы яростно топорщились и он бы назвал вас «буквоедом», если бы вы ответили ему, что Вильгельм -это германский император, а вот Наполеон – не французский император, а только император французов. Разве изменение порядка слов значимо?