Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Люди, которые помнят, как Луи Наполеон был принят в салона графини Блессингтон[159], где он считался почти слабоумным, обычно говорят, что он обманул Европу дважды. Первый раз – когда заставил людей поверить, что он глупец, и еще раз – когда заставил их подумать, что он государственный деятель. Но он обманул их и в третий раз – когда заставил их думать, что мертв и дело его ничтожно.

Несмотря на оголтелые стихи со стороны Гюго и еще более оголтелую прозу Кинглейка[160], на самом деле Наполеон III опозорен в истории единственно из-за катастрофы 1870 года. Гюго метал в Луи Наполеона бесчисленные молнии, но почти не осветил его. Некоторые части его «Возмездия»[161] похожи на карикатуры, изваянные из вечного мрамора.

Они всегда будут напоминать вялым и рыхлым поколениям, вроде викторианского, великую правду о том, что ненависть может быть прекрасной, если это ненависть к уродствам души. Но большая часть этих стихотворений могла быть написана и об Амане, и о Гелиогабале, и о короле Иоанне, и о королеве Елизавете в той же степени, что и о бедном Наполеоне III. В них нет и следа от понимания его заветной цели, зато есть очевидное презрение к жирным душам политиков сената.

И если такой истинный революционер, как Гюго, не отдал должное революционной составляющей цезаризма, то тем менее мог это сделать такой тори из Лиги первоцвета[162], как Теннисон. Кинглейк до забавного едко говорил о (приходе к власти Наполеона III как о – С. М) «государственном перевороте», но я боюсь, что эта снисходительность[163] является одним из наименее приятных свойств наших национальных перьев и прессы, к тому же почти улетучившимся после дела Дрейфуса. Поистине, не самое удачное занятие -публично каяться за грехи других людей.

Если это было легко для англичанина Кинглей-ка, то тем легче это было для немцев – супруга королевы Виктории и для самой королевы Виктории, находившейся под его влиянием. Но если разумные массы народа Англии и проявляли хоть какой-то интерес к континентальным делам, то они, вероятно, симпатизировали Пальмерстону, который был популярен, в то время как принц-консорт[164] популярен не был.

Черной отметиной напротив имени Луи Наполеона является лишь Седан[165], и сегодня в наших собственных интересах воспринимать Седан как промежуточный эпизод. Если его воспринимать по-другому, придется считать его концом света. Но мы должны положить конец подобным концам. И хотя война продолжается, а народы проходят чистилище чудовищной бойни, история мира все равно должна завершаться добром.

Эти картины истории не столь далеки, хотя и скрыты от взора ближайшими холмами. Одна из них – за мягкими холмами Суррея, где спит Коббет с его так и не родившейся английской революцией. Другая – за высотой, именуемой «Итальянский шпион», где юный Наполеон повернул своих золотых орлов против черных орлов Австрии. Но и эта авантюра французов в поддержку итальянского восстания очень важна, и мы только начинаем понимать ее значение. Это был вызов германской реакции, за который она отомстила в 1870 году, точно так же как балканская победа[166] была вызовом германской реакции, и 1914 год стал попыткой мести за него.

Верно, что освобождение Италии французами осталось незавершенным. Проблема Папского государства, например, не была затронута миром в Виллафранка[167]. Вулканический, но плодотворный дух Италии уже произвел чудесную, странствующую и почти вездесущую личность, чья красная рубашка превратила ее в бродячий флаг – Гарибальди. Многие английские либералы симпатизировали ему и его непримиримым сторонникам. Пальмерстон называл его «миром выше всякого понимания», но богохульства этого веселого старого язычника были скорее знаком того, что он осознавал: есть вещи глубже тех, что он может понять.

Спор с Папой Римским и последующее примирение с ним имели у бонапартистов форму инстинкта, и англосаксу этот инстинкт не получится ни понять, ни предугадать. Бонапартисты знали правду: антиклерикализм вовсе не разновидность протестантского движения, это – настроение католиков. Кроме того, английские либералы не сумели убедить собственное правительство рискнуть так же, как рискнуло французское, и сам Наполеон III блестяще ответил Пальмерстону, его сопернику по международному либерализму, что половинчатая война лучше ее полного отсутствия. Суинбёрн назвал Виллафранку «привалом перед Римом» и выразил учащенный пульс мира того времени словами: «И пусть раздастся рык льва, возвещающего о республиканском Риме». Но он бы мог вспомнить, что вообще-то это не британский лев, которому британский поэт может властно приказать: «Рычи опять! Рычи опять!»