Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Само слово «монашество» сделалось обозначением своеобразной революции. Оно означало одиночество, уход в суровое сообщество, которое становилось единственным кругом общения. Но случилось так, что эта жизнь в замкнутом обществе стала гарантом и спасителем жизни частной, гостеприимным убежищем в самом широком смысле. Позже мы увидим, как тот же самый уклад общественной жизни привел к обобществлению земли. Трудно найти соответствующий образ в наше индивидуалистичное время, однако в частной жизни у большинства из нас есть друг семьи, помогающий ей со стороны, как фея-крестная помогала Золушке. Не рискуя быть обвиненным в непочтительности, скажу, что монахи и монахини тех времен стали для прочего человечества чем-то вроде священной лиги дальних, но заботливых родственников.

То, что они занимались тем, чем никто иной заниматься бы не стал, – общее место. Аббатства составляли и хроники человечества, не чурались язв и убожества плоти, учили первым ремеслам, сохраняли языческую литературу и, что превыше всего, благодаря деятельной практике милосердия сберегали бедных людей от самых крайних степеней отчаяния. Мы до сих пор считаем полезным иметь в обществе запас филантропов, но доверяем эту роль людям, уже составившим себе богатство, а не тем, кто добровольно ввергнул себя в бедность.

Наконец, как известно, аббаты и аббатисы избирались. Они ввели в обиход представительную власть, неизвестную античной демократии, но священной идеей это было лишь наполовину. Если мы сумеем заглянуть за рамки наших условностей, мы увидим, что представление о сгущении тысячи человек в одного большого человека, идущего в Вестминстер, -это не только акт веры, но и элемент волшебной сказки. Созидающая, действенная история англосаксонской Британии почти целиком составлена из истории ее монастырей. Милю за милей, человека за человеком, они обустроили и облагородили эту землю. А затем, в начале IX столетия, пробил их час, и вдруг выяснилось, что все сделанное ими было напрасным трудом.

Мир внешней тьмы, лежащий за порогом христианского универсума, накатил очередной неукротимой, едва ли не вселенской волной, смыв все былое обустройство. Через восточные ворота, остававшиеся открытыми со времен первых варварских десантов, ворвалась чума – покорители моря, дикари из Дании и Скандинавии. И недавно крещеные варвары вновь были поглощены варварами некрещеными. Надо помнить, что все это время центральный механизм римской государственности замедлялся, как часы, завод которых подходил к концу. Направляющая миссионеров в разные концы империи энергия обгоняла центр, сердце которого сковывал паралич.

В IX веке это сердце замерло – прежде, чем до него дотянулась рука помощи. Монашеская цивилизация, зародившаяся в Британии под исчезающе малым римским прикрытием, оказалась беззащитной. Игрушечные королевства рассорившихся саксов рассыпались, как карточные домики; Гутрум[245], вождь пиратов, убил святого Эдмунда[246], надел на себя корону Восточной Англии, взял дань с ошеломленной Мерсии и встал над Уэссексом, последним христианским оплотом. Рассказ, который последует далее, это рассказ об отчаянии и разрушении Уэссекса. Здесь поражения христиан чередуются с победами столь напрасными, что они оказались губительнее поражений. Среди них была лишь одна прекрасная, но -увы – тоже бесплодная победа при Эшдауне[247], когда впервые в суматохе боя высветилась пребывавшая прежде в тени фигура.

Этот человек сумел обратить датчан в бегство. Победителем стал не король, а младший брат короля. Именно там, под Эшдауном начинается путь Альфреда. В нем соединялись холодный расчет, готовность к сделкам и мельтешащим союзам, с пламенным смирением святого в час испытания. Он рискнул бы чем угодно во имя веры и вступил бы в любые торги, но только не в части того, что касается веры. Он стал завоевателем, но не властолюбцем. Человек мнительный, он внимательно следил за судьбой того, чем управлял, и в итоге, благодаря отваге и осторожному расчету, спас свое достояние.