Однако не все обстояло так просто. С возвращением солдат домой стало не хватать рабочих мест. Если в начале 1920-х на рынке труда отмечалось улучшение, то с ростом механизации потребность в неквалифицированной рабочей силе упала, и в оставшуюся часть десятилетия безработица составляла более 5 %. Разнорабочие, не имевшие гарантированной занятости и государственной поддержки в случае потери работы, оказывались вне новых форм потребления. Более многочисленные и сплоченные группы рабочих, занятых ручным трудом в жизненно важных отраслях промышленности, в частности горняки и моряки торгового флота, были более способны к выражению своего недовольства создавшимся положением, и волна трудовых конфликтов на долгие послевоенные годы парализовала экономику страны. Дополнительное напряжение вызвало требование бывших военнослужащих отдавать им предпочтение при трудоустройстве перед членами профсоюза. Нередко именно демобилизованные солдаты-добровольцы были готовы добиваться своего без всякой очереди и становились штрейкбрехерами. В ряде имевших тогда место столкновений бывшие солдаты Австралийских имперских вооруженных сил нападали на радикально настроенных демонстрантов. Неслучайно само название их организации — Имперская лига возвратившихся солдат и моряков Австралии — свидетельствовало о традиционной лояльности.
Самой распространенной причиной схваток был красный флаг, известный символ рабочего движения, теперь ассоциировавшийся с коммунистической революцией. Захват большевиками власти в России в конце 1917 г. вызвал восстания и в других странах, а затем привел к созданию Коммунистического Интернационала, призывавшего рабочих всего мира объединиться в борьбе против правящего капиталистического класса, а колониальные народы подняться против хозяев-империалистов. Хотя только что образованная Коммунистическая партия Австралии была малочисленной, само ее существование бросало вызов консервативным силам. Ассоциации с русскими большевиками вызывали в умах представление об угрозе иностранного заговора, возглавляемого не имевшими корней и вечно недовольными евреями, желавшими навязать Австралии чуждые деспотические порядки.
Несмотря на то что в 1924 г. Австралийская лейбористская партия категорически отвергла предложение об объединении со стороны Коммунистической партии, Националистическая партия использовала свои связи в профсоюзах для превращения национальных выборов 1925 г. в крестовый поход против коммунистов а, одержав победу, затем предприняла новые уголовные преследования в отношении самих профсоюзов. В 1920-х годах лозунг «красной угрозы» заменил предупреждение о «желтой опасности» в качестве источника неминуемых бед. Более того, отказ России от продолжения войны против Германии возродил воспоминания о плебисците в связи с военным призывом и о неисполнении электоратом национального долга. Можно ли верить таким непостоянным избирателям? Консерваторам казалось, что и саму демократию, возможно, следует трактовать в зависимости от того, насколько она выступает в защиту Бога, Короля и Империи. Бывшие офицеры Австралийских имперских вооруженных сил сформировали тайною армию, готовую к немедленному выступлению в случае необходимости.
Все это происходило рядом с танцевальными залами и пляжами. Приготовленные националистами предвыборные плакаты, изображавшие брутального вида казаков, стреляющими в австралийских отцов семейств, матерей и детей, спасающихся бегством из горящей церкви, воспринимались как кошмарный сон, никак не связанный с реальной жизнью страны. Сурового вида мужчины из тайной армии, проводившие свои тренировочные занятия под покровом темноты, держали свои дела в строгом секрете. Увечные ветераны не любили жаловаться на свои несчастья, а уцелевшие на войне диггеры едва находили общий язык с теми, кто не был на фронте, и только в старости ветераны смогли наконец нарушить свою стоическую замкнутость. Лишь оказавшись на безопасном расстоянии от всех этих событий, у людей проснулся интерес к военной истории Австралии, который носит сейчас более позитивный характер, вызывая меньше споров о причинах и последствиях и уделяя большее внимание человеческому измерению истории.
В 1920-х годах память была еще свежа, а боль заглушал звучный язык рыцарства, переходящий в призывы к развитию.
Широкое хождение имели картины чистой, белой, умильной и полной решимости страны. В то время как правительственные публицисты заманивали иммигрантов обещаниями сельского изобилия, художники обратились к идиаллистическим изображениям лесов и полей.