Краткая история Франции

Тем временем волнения в провинциях продолжали распространяться. Теперь они бушевали примерно в шестидесяти департаментах. В Нормандии царил хаос; в Лионе, Марселе и Тулоне горела гражданская война. Везде обвиняли Париж – за фактическое игнорирование положения за пределами столицы и бессовестное запугивание всенародно избранного собрания. Комитет общей безопасности делал что мог, но в создавшейся неразберихе он зачастую был бессилен и постоянно ощущал нарастающую угрозу иностранного вторжения. В течение лета 1793 г. австрийцы взяли ключевые позиции на границе Конде и Валансьен; Кюстина вытеснили прусские войска; в районе Пиренеев концентрировались испанские армии; Савойя и Ницца снова были под угрозой; британские силы осадили Дюнкерк; Тулон находился на грани сдачи арсенала, города и флота британскому адмиралу лорду Самуэлю Худу[132]; а в Лионе, втором по величине городе Франции, роялисты вернули себе власть и активно занимались казнями всех обнаруженных республиканцев. Дантон, единственный человек, казавшийся способным руководить правительством и тем или иным образом восстановить порядок, постыдно провалился. Его и нескольких других депутатов большинством голосов изгнали из Комитета общей безопасности, и его место заняла, наверное, самая одаренная и уж точно самая зловещая из всех вызывающих ужас фигур, о которых нам пришлось говорить в этих двух главах, – Максимилиан Робеспьер.

Максимилиан Робеспьер (по происхождению де Робеспьер, свое имя он сократил в 1789 г.) разительно отличался от Мирабо и Дантона. Последние не обладали приятной внешностью, а Робеспьер представлял собой настоящего денди, всегда безукоризненно одетого в первоклассно сшитые костюмы, обычно темно-зеленого цвета, идеально подчеркивающего цвет его глаз. Его волосы были тщательно уложены и напудрены. Небольшой и худенький, он прибавлял себе роста туфлями на каблуках и ходил в них очень быстро, короткими нервными шажками. Робеспьер полностью оправдывал собственное прозвище – «неподкупный идеалист»; он, конечно, таким и являлся. Он тратил деньги на свой гардероб, но других трат у него было удивительно мало. Близких друзей он не имел; женщины для него ничего не значили, так же как еда и выпивка. Робеспьер жил на хлебе, фруктах и кофе. Никто никогда не слышал, как он смеется, редко кто видел его улыбку. При этом в нем была поразительная энергия. «Этот человек далеко пойдет, – сказал Мирабо незадолго до своей смерти. – Он верит в то, что говорит».

В марте 1790 г. Робеспьера избрали президентом Якобинского клуба, и он поддержал клуб в самые сложные дни, когда многие члены вышли из его состава (в знак протеста против петиции за свержение короля), чтобы сформировать другой, более умеренный клуб фельянов. Славу Робеспьера дополнительно увеличили и военные поражения 1792 г. Он всегда выступал против войны – его враги считали, что из малодушия. Он действительно никогда не участвовал в массовых демонстрациях; в августе, когда толпа штурмовала Тюильри, жирондисты упрекали Робеспьера в том, что он спрятался в подвале. Марат, что характерно, не выбирал слов. «Робеспьер, – говорил он, – бледнеет при виде сабли». Возможно, он не лгал, однако нет никаких сомнений, что летом 1793 г. Максимилиан Робеспьер был лучшим председателем Комитета общей безопасности.

Уже пролилось так много крови, что казалось, еще одну новую смерть никто просто не заметит, но тем летом было совершено убийство, поднявшее весь Париж: молодая фанатичная жирондистка Шарлотта Корде зарезала Жан-Поля Марата. Войдя к Марату, она нашла его лежащим в лечебной ванне, обернутым в полотенца – это был единственный способ облегчить страдания от кожной болезни, превратившей его жизнь в постоянное мучение. Она подала Марату письмо со списком изменников, замешанных в подготовке восстания в ее родном городе Кан. Он списал имена, проворчав: «Все пойдут на гильотину», – и на этих словах девушка вонзила ему в грудь шестидюймовый [чуть больше 15 см] кухонный нож. Марат умер на месте, Шарлотта – через четыре дня на эшафоте. Она преуспела лишь в том, чтобы превратить его в мученика: бюст Марата водрузили в зале Конвента, его останки благоговейно захоронили в Пантеоне, в его честь переименовывали улицы и площади по всей Франции. Убийство также запечатлели на нескольких картинах, включая знаменитое произведение Marat assassiné – «Смерть Марата»[133] убежденного якобинца Жака Луи Давида, который сам голосовал за смерть короля.