Краткая история Франции

Возникал и еще один вопрос: а в полном ли рассудке Робеспьер? Его друзья начали сомневаться. Двое из них, Поль Баррас и Луи Станислас Фрерон, зайдя навестить Робеспьера, обнаружили его в домашнем халате.

Он не ответил на наше приветствие. Повернулся сначала к зеркалу, которое висело на окне, потом к зеркалу поменьше, взяв маникюрный ножичек, поскреб пудру, покрывавшую его лицо, и внимательно рассмотрел свою прическу. Затем снял халат и повесил его на стул рядом с нами так, что пудра с халата посыпалась на нас. Он не извинился, ни одним знаком не показал, что даже заметил наше присутствие. Помылся в миске, которую держал в руках, почистил зубы, плеснул несколько раз на пол у наших ног, как будто нас там не было… Он остался стоять и по-прежнему ничего не говорил. Я не видел такого бесстрастного выражения ни на холодных лицах мраморных статуй, ни у трупов.

26 июля (8 термидора) 1794 г., одетый в камзол небесно-голубого цвета и желто-коричневые бриджи, Робеспьер прибыл для выступления перед Конвентом. Он говорил больше двух часов, критикуя большинство лидеров и выказывая особую злобу в отношении тех, кто осмеивал праздник Верховного Существа. Затем он обратил внимание на управляющего финансами страны Пьера Жозефа Камбона, обвинив его в подрыве экономики и превращении бедных в нищих. Это оказалось ошибкой. Камбон вскочил на ноги. «Прежде чем меня опозорят, – заявил он, – я поговорю с французским народом. Пришло время сказать правду. Волю Национального конвента парализует один-единственный человек. И этот человек – Робеспьер». Лед тронулся. Один за другим депутаты стали подниматься, чтобы защитить себя и обвинить Робеспьера. К концу заседания не осталось сомнений, что Робеспьер обречен.

Заседание следующего дня принесло подтверждение. С самого начала разгорелись страсти, председатель не мог поддерживать порядок. Однако, прежде чем дело закончилось беспорядком, было предложено немедленно арестовать Робеспьера вместе с Сен-Жюстом, и эту идею единогласно поддержали. Вызвали жандармов, обоих увели, а с ними и нескольких других депутатов, включая Огюстена Робеспьера, который благородно настоял на разделении судьбы брата. И это, естественно, должно было поставить точку в деле.

Увы, не случилось. Новое осложнение внесла Парижская коммуна, которая срочно собралась в Парижской ратуше и постановила игнорировать оба комитета и Конвент с целью выступить против этих арестов. Должно быть, все поразились, когда вскоре туда прибыл сам Робеспьер. Сначала его повезли в Люксембургский дворец, недавно превращенный в дополнительную тюрьму, но по приказу из Коммуны там отказались принять арестованного; отправленные назад и из мэрии, конвоиры Робеспьера в отчаянии привезли его в ратушу, где он был тепло встречен. Робеспьер немедленно взял управление на себя, приказав «закрыть городские ворота, остановить работу всех газет и арестовать всех журналистов и депутатов-изменников».

Начиналось утро 28 июля (10 термидора) решением Конвента: вооруженные силы революции должны отправиться прямо в Парижскую ратушу и силой вывести оттуда Робеспьера и его друзей. Если поверить не слишком скромному отчету генерала жандармерии Шарля Андре Мерда, он одним из первых вошел в здание.

Внутри я увидел около пятидесяти человек в сильно возбужденном состоянии… В середине группы я узнал Робеспьера. Он сидел в кресле, левым локтем упирался в колено, а рукой подпирал голову. Я прыгнул к нему, целясь клинком ему в сердце и крича: «Сдавайся, предатель!» Он поднял голову и ответил: «Это ты предатель. Я застрелю тебя». При этих словах я достал один из моих пистолетов… и выстрелил. Я собирался выстрелить ему в грудь, но пуля попала в щеку и снесла ему нижнюю челюсть. Он вывалился из кресла[137].

В этот момент было три часа утра. Робеспьера привезли в Комитет общей безопасности, он лежал там до шести, когда прибыл хирург и наложил на рану повязку, которая закрыла всю нижнюю часть лица и сама быстро пропиталась кровью. Через несколько часов Робеспьера, его брата, Сен-Жюста и двадцать других официально приговорили к смертной казни. В пять часов того же дня их повезли на гильотину, вскоре после семи они были на месте. Робеспьера спустили из повозки, он лежал плашмя на земле, по всей видимости в полубессознательном состоянии. Он открыл глаза, только когда его понесли на эшафот. Палач безжалостно сорвал повязку и шину, которая держала верхнюю и нижнюю челюсти вместе; хлынула кровь, от боли Робеспьер издал страшный «рык умирающего тигра, который был слышен по всей площади».