Краткий конспект истории английской литературы и литературы США

Думается, JBP, как кратко называли автора на родине, не читал о себе не только поверхностной работы Домбровской, но и «фундаментальной» статьи Аникста в Краткой Литературной Энциклопедии. Но кажется, что этим суровым критикам посвящены едко иронические строки в «Павильоне масок» (1975), изображающие некоего д-ра Перкиссона, отказывающего автору в артистизме, но просящего его помощи в литературной обработке разрозненных воспоминаний его предков.

«Я предупредил его, — пишет Пристли, — что если соглашусь воспользоваться этим материалом, то напишу то, что мне нравится, поскольку я всегда пишу прежде всего для собственного удовольствия, а если это не придется ему или кому-то из его семьи по вкусу, то ничем ему не смогу помочь».

В этой повести явно ощущается усталость Пристли от критики вообще. Видимо, объяснения с «заказчиком» в прологе и эпилоге и призваны дать отпор нападкам всякого рода зоилам[35].

«Я бы написал об этом иначе», — говорит обиженный Перкиссон, и автор с удовольствием парирует: «Но вам, сэр, это не удалось. А вот я написал... по-своему».

Да, эта забавная повесть написана весьма оригинально.

Действие ее разыгрывается в одном из мелких княжеств на юге Германии в канун тревожного 1848 г., в изображении Пристли очень напоминающего бунтарский 1968-м. Старейшина английского литературного цеха может показаться циничным в описании «революционной ситуации»: слишком уж она напоминает бурю в стакане воды, слишком болтливы политики, глупы воинствующие, но трусоватые студенты, театральны (в данном случае — буквально!) толпы «негодующих масс». Но восьмидесятилетий мудрец многое повидал на своем веку и прекрасно знал, чем кончается любой бунт, любая революция, что представляют из себя возглавляющие ее болтуны, чьи интересы они в первую очередь представляют...

Его высочество Карл влюбился в некую Клео Торрес, некогда безработную пражскую танцовщицу Фанни Донован, дочь испанки и ирландца, которую швейцарский представитель дома Ротшильдов Штокхорн спас от голодной смерти и увез в Петербург, где она вскоре нашла себе покровителя. Карл выстроил для возлюбленной дворец, прозванный Павильоном масок. Там она живет с «дуэньей» Шарлоттой и «секретарем» Николо Новельдой — ловким шарлатаном-итальянцем, «занимающимся ее душой: составляющим ей гороскопы, гадающим на хрустальном шаре и картах» и т. д. Присутствие распутной Клео вызывает возмущение «добропорядочных» граждан, один из которых — сильно напоминающий шекспировского Мальволио глава партии радикалов фон Марштайн — не прочь тем не менее вкусить с нею сладости греха. Однако не удовлетворение тайных порочных желаний ханжей-пуритан в душной провинциальной атмосфере влечет Клео, а парижская сцена. Дурной подражатель Байрону француз Виктор Ватанн, предлагает ей бежать. Новельда берется устроить этот побег и с блеском осуществляет свой план, не забывая собственных интересов. Подобно Гамлету, он обращается за помощью к актерам только что закрытого пуританами народного театра, и те разыгрывают мятеж, от которого будто бы и приходится бежать возмутительнице общественного мнения Клео. Сам Новельда тоже покидает опостылевшие стены Павильона масок и границы княжества, чтобы найти свое счастье в далеком Уругвае, где его ждет богатый [...] и куда с ним направляются питающая к нему материнские чувства бездетная Шарлотта и ... Луиза, жена его высочества [...]а.

Забавный анекдот — и только? Да, если бы не то парадоксальное обстоятельство, что в финале повести навсегда отрекающегося от своего шарлатанства Новельду просит вновь заняться гороскопами и гаданием на хрустальном шаре та же самая Луиза, которая еще недавно «не понимала, как интеллигентный мужчина может довольствоваться положением шарлатана». И если бы не точное психологическое умозаключение Новельды: «Весьма редко мы бываем такими, какими выглядим, но еще реже соответствуем своим представлениям о себе самих». И если бы не язвительные характеристики «банды идиотов-студентов», «охраняющих» Клео в ее резиденции, но обратившихся в бегство при виде театральной массовки, или советника-радикала «с кустистыми бровями, выпученными глазами и толстыми обвисшими губами, какие часто бывают у профессиональных ораторов», обутого в «тяжелые сапоги, чтобы подчеркнуть, что он человек из народа» и изрекающего громкие, бичующие разврат, фразы, пока его ручищи норовят ощупать распутницу Клео. Или цинизм Клео, видящей в толпе мятежников лишь «трусов, лентяев, глупцов, от которых несет пивом и колбасой». Или рассказ Виктора Ватанна о путешествии по России и «пустых пространствах Белоруссии и Польши, где нет хорошего вина, а из еды одни яйца», за которые, к тому же надо платить непомерно много. Или замечания Новельды о том, что «политик — это шарлатан, который всем обещает счастье». Или, наконец, авторское высказывание о политиках, которые при написании мемуаров стараются сгладить свое зазнайство и цинизм...

Вряд ли автора таких строк можно назвать писателем, стремящимся лишь угодить мещанским вкусам...