Краткий миг

— Я верю моей подруге, Богдан. Если уж не верить, что Прасковья меня не выдаст, тогда и вообще жить не стоит.

— Послушай, Рина, — Прасковье пришла в голову конструктивная мысль. — Раз ты мне веришь — помоги мне. Давай сделаем большое нужное дело. Ты и твои друзья, вероятно, знают то, чего не знаю я. В большом государстве, бесспорно, есть всякие безобразия, о которых не знает центральная власть. Неизбежны эксцессы исполнения, да вообще всякая дурь на местах. Не сомневаюсь, и у нас это есть в изобилии, в том числе и в области информационной политики. Расскажи мне о таких случаях, я хочу лично этим заняться. Я хочу устроить показательную порку тех дураков, которых заставь их Богу молиться — так они себе лоб расшибут. Если ты не желаешь огласки — анонимность я тебе гарантирую. Желаешь — мы тебя публично поблагодарим. Я подлинно хочу знать, какие имеются нарушения в области свободы слова, об этих сидельцах за свободное слово и прочих подобных, о чём ты сегодня говорила. Разумеется, я получаю отчёт о положении дел, но я не всему верю. Я хочу получить знания из другого источника.

Рина слушала с напряжённым недоумением. Потом расхохоталась.

— Ты меня вербуешь? — с насмешкой спросила она.

— Ну, можно сказать, вербую. В том смысле, что прошу помочь. Я в этом очень заинтересована. Мне кажется, и ты заинтересована: ведь ты поборник свободы слова — не так ли? — Прасковья почувствовала раздражение на себя за это дурацкое «не так ли». — Вот мы вместе с тобой водворим закон и порядок, оборим нарушения и злоупотребления.

Раздражение, как всегда с ней бывает, искало выхода в движении. Прасковья стала энергично собирать со стола и ставить посуду в посудомойку.

— Давай прямо сейчас будем пить чай или кофе, кто что хочет, и не откладывая, обсудим, как мы организуем наше взаимодействие.

— А с чего ты взяла, что я завербуюсь? Нет, Парасенька, — она произнесла это слово издевательски. — Хорошо или плохо, но я буду делать то, что делаю. А вы уж проводите свою информационную политику, как хотите. Я этого не знаю и не понимаю.

Так что Вы, Богдан, не лишитесь ни архитектора, ни дизайнера. Если, конечно, меня в самом деле не упекут в каталажку.

— Не упекут, Рина, не мечтай, — заверила её Прасковья. — Каталажка — это казне расход. Держи тебя там, корми…

— В вашем Гулаге ведь работать заставляют, так что своё содержание сиделец окупает, — иронически проговорила Рина.

— Для тех работ, что производятся в Гулаге, ты малопригодна по неумелости и слабосилию. Так что от бремени свободы рЫжЫм тебя не избавит, не надейся. Но вообще-то зря отказываешься, могла бы полезное дело сделать. И мне бы помогла по старой дружбе.

— Тебе лично как человеку я готова помочь любым доступным мне способом. А с режимом я не сотрудничаю. Быть стукачом и сексотом — это отвратительно. Хоть Богдан и объявил меня пролетарием, но я всё-таки считаю, что принадлежу к интеллигенции, а интеллигенция с властями, тем более такими, как нынче в России, а они в России всегда такие за краткими и редчайшими исключениями, так вот с властями интеллигенция не имеет ничего общего. Настоящая, конечно, интеллигенция. Это исконная, самая главная роль интеллигенции в России — обличать власть. Недаром интеллигенция — это чисто русское явление, на Западе это слово даже пишут латинскими буквами, если Вы, Богдан, не в курсе. («Я слышал», — скромно кивнул Богдан). Западные интеллектуалы — это другое, — продолжала разъяснять Рина, — они давно и прочно продались власти. А настоящий русский интеллигент если и обращается к власти, то только с обличением её уродств, чтобы они там наверху совсем берега не потеряли. Только благодаря этому в стране ещё кое-как теплится жизнь.

Богдан смотрел на Рину с опасливым изумлением, как смотрят на тяжкого душевнобольного. Рина, вероятно, заметила его взгляд и примирительно произнесла:

— Вы, Богдан, интеллектуал, а я, простите, интеллигентка, и ничего с этим не поделаешь.

— Ну какой я интеллектуал, Рина? — вздохнул Богдан. — Так, пролетарий умственного труда. Впрочем, Вы правы в том, что я не интеллигент: я воспитан в иной парадигме. В ней к власти следует обращаться не с обличением, а с вопросом: «Что я могу ещё сделать полезного?».

— Ну, на это мне нечего сказать! — негодующе развела руками Рина. — Такой сервильности я не ожидала даже от Вас.

— А раз нечего — давай посмотрим твоё портфолио, — проговорила Прасковья примирительно.

— А потом я напишу Вам самое начальное и общее проектное задание, — согласился Богдан.

— Ты иди пиши, а мы с Риной посмотрим картинки, — Прасковье хотелось услать Богдана, чтобы Рина и он больше не пререкались.

— Отлично! — Богдан понимающе улыбнулся и удалился.

— Послушай, Прасковья, — проговорила Рина, едва за Богданом закрылась дверь, — мне тоже хочется задать тебе нескромный личный вопрос.

— Ну задай, — без особого энтузиазма согласилась Прасковья.