Краткий миг

— Выходит, я тебя так и не поняла, Прасковья из Подмосковья… — грустно усмехнулась Рина. — Но в любом случае, если ничего не сорвётся, будем работать над твоим проектом. Слушай, а разве таких, как ты, не охраняют? Ведь раньше большие начальники вроде как жили в каких-то особых резервациях для начальства на Рублёвке — так, по крайней мере, мне это представлялось.

— Сейчас этого нет. Но я должна буду поставить в известность службу охраны, где я намереваюсь жить. Вероятно, они должны организовать какой-то полицейский пост или не знаю уж что. Потом устанавливают какие-то инструментальные средства охраны, они сейчас сильно изощрились и усовершенствовались. Здесь, где мы с тобой сидим, имеется специальный городовой, который приглядывает за порядком, а что будет в Соловьёвке — это не мой вопрос. Но вообще преступность радикально снизилась, а от квалифицированного диверсанта, вооружённого всей мощью современной техники, не убережёшься.

— Ну да, — съехидничала Рина, — в террористических режимах обычно низкая преступность: они не выносят конкуренции. В Италии говорят, что при Муссолини даже мафия притихла.

В этот момент появился Богдан.

— Рина, я послал Вам примерный состав помещений, которые надо запроектировать. Вот я распечатал это своё письмо, тут приложен наскоро набросанный эскиз, Вы, надеюсь, разберёте. Общая идея: дом для семейного проживания, не для приёмов. Но в мансарде я бы хотел иметь совершенно независимую студию. Дом немного расширьте в южную сторону, вот здесь я изобразил.

— Вы очень стремительны, Богдан, — то ли похвалила, то ли осудила Рина. — А сейчас мне пора.

— Мы проводим Вас, — любезно предложил Богдан. — Прогуляемся, Парасенька?

Они вышли на Тверскую и направились к Охотному ряду. Гуляющая молодёжь сновала туда-сюда, лизала мороженое, целовалась. Богдан задумчиво улыбался, глядя по сторонам.

У метро Рина проговорила с привычной иронией:

— Ну что ж, Прасковья Павловна, Богдан Борисович, спасибо за обед и милую беседу. Сильно надеюсь на получение заказа. Поеду в свою обитель на Соколе и осмыслю всё увиденное и услышанное. Как говорится, век живи — век учись. Постараюсь пережить свой культурный шок и примирить когнитивный диссонанс. Правда-правда, я сегодня узнала много нового и неожиданного.

— До свидания, Рина. Завтра я, скорее всего, буду у вас в офисе во второй половине дня. Точное время могу Вам сообщить или, лучше, Вы его узнаете у Вашего руководства. — Богдан почтительно, но с затаённой иронией, наклонил голову.

Прасковья глядела вслед уходящей Рине. Она была так же стройна, спина была так же пряма, как четверть века назад. Невесть почему вспомнилась покойная бабушка Богдана: та тоже была худа, стройна и пряма — во всех смыслах.

— Богдан, глядя на Рину, я почему-то вспомнила твою бабушку Светлану Сергеевну, — сказала Прасковья.

— Да, силуэт схожий, — согласился Богдан, — а остальное… Нет, я не стал бы сравнивать Рину с бабушкой. Впрочем, знаешь, Рина мне своеобразно понравилась.

Пойдём прогуляемся по переулкам, — он взял её за руку, что, похоже, стеснялся сделать при Рине.

— Чем же тебе понравилась Рина? — удивилась Прасковья.

— Независимостью. Она совершенно не пытается подладиться к тебе, а ведь ты — очевидно ценное знакомство. Ещё словцо какое-то было детское, я забыл, не подладиться, а под…

— Подлизаться? — подсказала Прасковья.

— Да-да, именно «подлизаться». Так вот Рина совершенно не пытается это делать, что радикально противоречит всем принципам нетворкинга, которые она сама же когда-то преподавала тебе. А ведь, без сомнения, знакомство с тобой могло бы ей чем-то помочь, как-то её продвинуть. Да хоть госзаказик отхватить через тебя. На оформление дома культуры какого-нибудь — поди плохо! А она говорит с тобой едва не презрительно. Мне почти хамит. Меня это впечатлило. Отчасти развлекло. В ней есть какая-то гордость пролетария умственного труда. Возможно, я ощутил некий род классовой солидарности, — Богдан засмеялся.

— Богдан, она вела себя со мной как с однокурсницей, а не как с большим начальником. К тому же она необратимо втянулась в свою роль диссидентки и ненавистницы любой российской власти. Это её любимая роль, притом обкатанная на протяжении десятилетий. Она к ней очень привязана. Вот почему привязана — я, признаться, не понимаю. Она любит всё новое, современное, а это диссидентство попахивает нафталином и плюсквамперфектом. Теперь я поняла, почему я непроизвольно вспомнила бабушку. Всё это какой-то идейный бабушатник. А вот зачем ей нужен этот бабушатник — этого я не понимаю. По-моему, она просто дура.

— Идейный бабушатник… — Богдан сжал прасковьину руку. — Хорошо сказано. А что касается Рины, то она, конечно, не могучего ума, но привязана к этому идейному хламу не по глупости.

— А почему же? — Прасковье стало любопытно.

56