Краткий миг

Прасковья отчётливо увидела те давние дни, генерала с красными от бессонницы глазами. Подумала: «красные от бессонницы глаза» — штамп военного или шпионского романа, если встретишь в книжке — поморщишься от банальности. Но глаза у генерала, в самом деле, были красные и, кажется, даже слезились; ей почему-то показалось это забавным: оживший штамп. Страшно не было абсолютно: не убьют же они её, в самом деле. А остальное… как-нибудь устаканится. Она готова была к любому развороту событий. Место работы её — Агентство по разработке национальной идеи — обнулилось, больше не существует, туда ему и дорога. Будет что-нибудь ещё. Она будто смотрела на всю эту ситуацию откуда-то сверху. Словно она пари́т под потолком и видит всё происходящее оттуда. Генерал ещё что-то спрашивал, она отвечала, лукавить и скрывать нужды не было. Генерал смотрел задумчиво, без вражды, но и без выраженного дружелюбия, а может, он просто устал. У него был хороший, дорогой, но заляпанный ноутбук, и рядом лежала дешевейшая школьная ручка. Ей хотелось вытащить из сумки влажную салфетку, которую всегда имела при себе, и протереть генеральский ноутбук. Генерал меж тем покрутил в толстых пальцах тонкую ручку и наконец спросил:

— Чем занимался Ваш муж?

— Он говорил, что занимается вопросами речевого воздействия, но деталей не раскрывал, — ответила она почти правдиво.

Военные этим ответом, странным образом, удовлетворились. Подумала: если они спросят, кто был муж, она ответит: чёрт. А что ей скрывать? Но они сказали другое.

— Вы были больны, — деловито произнёс один из военных. — Как Ваше здоровье теперь?

— Удовлетворительно, — ответила она, вспомнив, что врачи обозначают здоровье этим термином. И добавила:

— Полностью работоспособна.

Генерал одобрительно кивнул.

— Вы свободны, Прасковья Павловна. Но просим находиться в Москве. На днях мы Вас вызовем, — сказал генерал.

Она удивительно чётко всё помнила; как была одета — помнила до деталей: чёрная меховая куртка с капюшоном, синий костюм с юбкой в складку, под жакетом трикотажный пуловер в горошек, на ногах чёрные высокие ботинки — не модные, но удобные. Отросшие волосы собрала сзади в хвостик белой пластмассовой заколкой, которая попалась под руку в ванной.

— И меня, Богдан, в самом деле вызвали через три дня. Сказали: «Прасковья Павловна, мы Вам верим», именно «верим» сказали, а не «доверяем» и назначили вот этим самым, что я есть по сей день. Тщательнейшие проверки продолжались ещё около полугода, даже, пожалуй, года — не в отношении меня, а вообще.

— А ККК распущена, ликвидирована? — спросил Богдан.

— Нет, она существует, но подчиняется спецслужбам. Вообще, высшие кадры подбирает Союз «Святая Русь», а проверяет эта самая «кака». Про «Святую Русь» я тебе расскажу отдельно когда-нибудь, в другой раз.

— Послушай, а откуда взяли достаточное количество преданных опричников-спецслужбистов? Ведь совершенно очевидно: для такой масштабной операции их потребовалась целая армия. Ведь их как-то подбирали, готовили заранее, надо полагать… Гигантская операция, — проговорил Богдан восхищённо.

— Затрудняюсь ответить, — пожала плечами Прасковья. — Самый общий ответ: все они ветераны украинской войны.

Помню, был такой курьёзный случай. На пресс-конференции молодой и задорный немецкий журналист спросил у Государя, почему у нас у власти военные. Это-де не демократично и означает, что у нас военная диктатура. На это Государь ласково ответил: ваш великий философ Гегель, очень ценимый в нашей стране, в книге «Феноменология духа» писал, что приказывать и властвовать может лишь тот, кто способен поставить на кон свою жизнь, кто ею рисковал, кто смотрел смерти в лицо. А кто не рисковал — тот должен подчиняться. «Перечитайте этот пассаж — он многое объясняет», — по-доброму посоветовал Государь. Щелкопёр, разумеется, заткнулся: говорить о Гегеле он был явно не готов.

— Вот это да! Полковник Скалозуб с досады перевернулся в гробу, — рассмеялся Богдан. — Неужели современные русские военные читают Гегеля? Кстати, темнейшее сочинение — эта самая «Феноменология», в дальнейшем он как-то научился выражаться пояснее.

— Ну что ж, на то и «сумрачный германский гений», — тоже засмеялась Прасковья. — А что до «Полковника», то он по происхождению штабной офицер, старательный, трудолюбивый, многознающий, довольно начитанный. Между прочим, из простых, из какой-то сельской, не из военной семьи. Народ его любит, впрочем, без фанатизма. Он не яркий человек, не зажигательный оратор, не народный трибун, но дело своё знает и ведёт твёрдой рукой. Главное, он тоже «тутошний»: никто у него не учился за границей, никому и ничьему бизнесу он не покровительствует…

* * *

Оглядываясь позднее на свою жизнь, Прасковья поняла: начало новой жизни с Богданом — это был момент абсолютного счастья. Она отгородила себя от прошлого, от будущего, от детей, от родителей — и просто была счастлива. Какой-то частью сознания понимала, что потом придётся что-то делать, решать, с кем-то объясняться, но это потом. А пока — счастье. Шаткое, временное, скорее всего, недолгое, но — счастье.