— Значит, у нас с вами есть нечто общее. И Ваш и наш — оба дома исчезли, — вздохнула Галина. Богдан ностальгически улыбнулся и продолжил:
— Я рискую быть нудным, но мне очень хочется понять нынешнюю жизнь, — обратился он преимущественно к Ивану. — Скажите: сейчас что, конструируется власть практически без собственности?
— Ну, пожалуй, что так, — согласился Иван. — Ведь так, Прасковья? — Прасковья кивнула.
— То есть взят курс на то, чтобы люди, которые руководят государством, практически не имели существенной собственности? Так я понимаю? В принципе не имели? — слегка озадаченно спросил Богдан.
— Ну да, собственность за границей исключена в принципе. А вот собственность в России — это не так абсолютно. Но существенная собственность, тем более, собственность предпринимательская — это практически исключено. Особенно для члена Союза «Святая Русь», а почти все, за малым исключением,
30
— Я рассказывала тебе, Богдан, — пояснила Прасковья, — это своеобразная орденская структура.
— То есть, иными словами, у власти находится монашеский орден, у которого нет собственности и чья исключительная цель — служение короне. Так? — уточнил Богдан.
— Ну, не короне, так у нас не говорится, скажем: государству, отечеству, народу. Желаешь быть собственником — становись предпринимателем, купцом. Это совершенно иной, и тоже уважаемый жизненный путь. Притом ограничения госслужащего распространяется и на семью. Кстати, слово «чиновник» у нас сейчас не употребляется. Мы говорим «государственный служащий» — как в Советском Союзе. Слово «чиновник» ассоциируется с тотальной коррупцией, воровством, распилами. Это слово просто отменено, стало неприличным. Удивительно, правда? Слово-то, казалось бы, при чём?
— Ну да, так бывает… — задумчиво проговорил Богдан. — После падения режима Муссолини из итальянского языка исчезло слово «Patria» — «Родина»: оно ощущалось связанным с павшим режимом, хотя существовало оно со времён древнего Рима. Заменили его словом «Страна» с большой буквы.
— Я тебе нынче утром это рассказывала, Богдан, про современных госслужащих, — напомнила Прасковья.
— Да… помню… Но ведь это должны быть особенные люди, — проговорил Богдан с недоверчивым изумлением.
— Ну да, особенные, — подтвердил Иван. — Преданные делу, которые служат ради чести, а не ради прибытка. При этом они, разумеется, вполне обеспечены с точки зрения житейских удобств. Их жалованье позволяет им вести вполне комфортабельный образ жизни, впрочем, без роскоши и без излишеств. У кого-то из них есть какая-то наследственная недвижимость, если нет — они вполне могут приобрести вполне качественное жильё, ездить отдыхать, как им нравится… Но они живут не этим.
— Я понимаю: честью. Но вы совсем не боитесь масштабного и массового предательства? Не боитесь, что эти люди, имеющие большую власть, прельстятся собственностью и захотят обменять власть на собственность, как это, сколь я понимаю, произошло в Советском Союзе? — Богдан явно хотел всё понять и уяснить.
— В Советском Союзе, я думаю, было всё не так однозначно. Но предательство в верхах — да, было, — согласился Иван.
— И вы не боитесь повторения? — настаивал Богдан.
— Ну, за всеми надо присматривать… Но я не понимаю, почему Вы, Богдан, не допускаете, что человек может служить именно, как Вы сказали, ради чести, ради Родины, ради славы, в конце концов, чтобы сделать большое дело. И при этом просто не стремиться ни к какому обогащению. Ну вот лично Вы желаете иметь большое имущество, стать подлинно богатым человеком? — ласково-терпеливо спросил он Богдана.
— Нет, это не моя тема, — улыбнулся Богдан. — Мои материальные притязания не распространяются дальше бытового комфорта.
— Ну вот, видите, одного такого
— Ну, Прасковья, безусловно, особенный человек — это я всегда знал, — Богдан мимолётно прикоснулся к её руке.
— Не спорю: особенный, — согласился Иван. — Но людей, не слишком привязанных к собственности и не стремящихся к обогащению — совсем не мало. Вы сами сказали, что Вы — один их них.
— Видите ли, Иван, — продолжал настаивать Богдан, — для того, чтобы человек не льстился на дорогие машины, яхты или пятизвёздочные отели, чтоб его этим невозможно было соблазнить, он должен вырасти в семье с традиционным достатком, где многие поколения — именно поколения — всё это имели, и достаток превратился во что-то неотъемлемое, необсуждаемое, вроде воздуха, которым дышат.
— Вы, как я понимаю, выросли в такой семье? — уточнил Иван.