Краткий миг

— Ну, современные методики не предполагают зубрёжку, — с сомнением произнесла Галчонок. — Они ориентированы на понимание, на коммуникацию, на интерес. А зубрёжка — это когда без понимания, просто зубрят и всё.

— Ну пусть понимают… — милостиво разрешил Богдан. — Лишь бы учили наизусть. А что именно они должны понимать? — вдруг удивился он. — Главное — набрать некий минимум текста в голову. Тогда при надобности ты сможешь извлечь из этого материала то, что тебе требуется. Для коммуникации, как Вы выражаетесь.

— А как учить? — недоверчиво спросила Галчонок.

— Это каждый должен найти для себя. Но вообще-то надо комбинировать все способы: слушать в записи, переписывать по несколько раз, переводить на русский, а потом со своего перевода — назад на иностранный и сверять.

В результате за два года можно научиться говорить на уровне… ну, близком к культурному туземцу.

Галчонок слушала с недоумением.

— Богдан, — ещё раз встряла Прасковья. — Не забывай: то, что можешь ты, не может каждый. То, что ты рассказываешь, — это спорт высших достижений.

— Ничего подобного, Парасенька, — возразил Богдан. — То, о чём я говорю, это вовсе не спорт высших достижений — это физкультура. ОФП. Максимум нормы ГТО.

— Нет, Богдан, ты не должен всех ровнять по себе, — настаивала Прасковья.

— Я и не ровняю. Для меня язык — это полгода. А в норме, для среднего человека — два года. Недаром серьёзные курсы иностранного языка длятся два года. А когда учат годы и годы и в итоге ничему не научают — это безобразие. Таких учителей нужно гнать из профессии и лишать диплома.

31

— А что такое спорт высших достижений в области иностранного языка? — спросил Иван: оказывается, он внимательно слушал.

— Ну, это говорение на уровне, неотличимом от образованного носителя, чтобы отличить мог только специалист. Способность писать какие-то осмысленные тексты на этом языке. Положим, написать в иностранное издание статью, которая не нуждается в правке с точки зрения языка. И главное, что требуется от спортсмена высших достижений, это знание базовых текстов туземной культуры. От священного писания до ходовых анекдотов, и не только. Ведь наше общение пронизано ссылками и отсылками, намёками и скрытыми цитатами — вот это надо освоить. Это и будет спорт высших достижений. — Богдан улыбнулся, вероятно, чтоб не быть чересчур назидательным.

— У Вас, Богдан, мне кажется, были очень строгие родители. И неработающая мама, которая организовывала Вашу учёбу, — проговорила Галчонок с задумчивым недоумением.

— Не совсем так, — снова улыбнулся Богдан. — Строгие — да. Перед родителями я внутренне всегда стоял навытяжку. Особенно, странным образом, перед мамой. Она была старшим военным офицером, готовила боевых пловцов-диверсантов. Это уж, правда, был спорт высших достижений! И в семье как-то так было поставлено дело, что я должен был постоянно предъявлять достижения: иначе, мне казалось, меня не будут уважать родители. Ну и любить, конечно, не будут. Как можно любить того, кого не уважаешь?

— Вот, Богдан, — проговорила Прасковья с юмористическим торжеством. — Ты прокололся: «военный офицер» — это калька с английского, по-русски так не говорят. По-русски, офицер — это уже подразумевает: военный.

— Да, согласен, — огорчился Богдан. — В своё оправдание могу сказать лишь то, что ты — специалист. А простой слушатель мог этого не заметить.

— Послушайте, Богдан, ведь это кошмар! — Галчонок даже прижала стиснутые кулаки к груди. — То, что Вы рассказали — это воспитание тяжёлого невротика. «Предъявлять достижения»! — это ужас какой-то. Ребёнок может сорваться, пойти вразнос, стать наркоманом. Нельзя только требовать и требовать.

— Ну, наркоманом я не стал, — улыбнулся Богдан. — Я лишился родителей в пятнадцать лет, и ничего особо худого со мной не случилось. Влияние родителей, надо сказать, длилось очень долго. Когда что-то делал, всё время думал, да и сейчас иногда думаю: одобрили бы они меня или нет.

— Вам повезло, — покачала головой Галчонок. — А могло и не повезти. Я знаю случаи, когда ребёнка держат в ежовых рукавицах, в тисках, запихивают в него массу знаний, спорт с двух лет, то, сё, а потом он говорит: хватит, знать вас не хочу, убегает из дому. Да чего далеко ходить: двое наших соседей по посёлку такие.

— Вероятно, мне повезло, — легко согласился Богдан.

— А я теперь понимаю, — произнёс Иван добрым дед-морозовским голосом, — почему Богдан в своё время пленился Прасковьей. Она похожа на его маму.

— Не знаю… вряд ли… — Богдан внимательно разглядывал лежащий перед ним кусок торта. — Но, наверное, в какой-то глубине — похожа, да, Вы правы, — он взглянул на Ивана с интересом.

В этот момент появился внук по имени Дима. Белобрысенький, худенький, воспитанный. Вежливо поздоровался и был представлен гостям.

Галчонок посадила его между собой и Богданом, выдала кусок торта и объявила:

— Вот, Дима, Богдан Борисович расскажет тебе, как надо учить иностранные языки. Он сам знает их десять штук, и у него свой метод.

— Вы что — учитель? — с подозрительной скукой спросил Дима.