Кремль 2222. Одинцово

Гирей не был единоутробным братом Максута, мальчишку родила младшая жена старого хана, когда его правление уже клонилось к закату. Гирея с первых дней жизни прозвали Золотым Сыном, но не из-за его высокого положения в Крымском ханстве, а из-за младенческой желтушки, которая надолго придала его коже специфический оттенок. Когда старый хан умер, а ордой стал повелевать Максут, Гирей всячески подчеркивал свое лояльное отношение к старшему брату. То ли его кто-то надоумил, то ли он от рождения обладал развитым инстинктом самосохранения и прозорливостью, необходимой для выживания в условиях смертоносных дворцовых интриг. До сих пор Гирей не представлял угрозы для наследников Максута, поскольку у хана таковых не было – все его многочисленные жены рожали лишь дочерей. Со временем Максут был вынужден приблизить к себе Гирея и готовить его, как своего возможного преемника. Конечно, Максут был далеко не стар, и оставался приличный шанс, что у него все же когда-нибудь родится сын, но для хана, который сам, находясь в седле, ведет войско в битву, жизнь может оказаться гораздо короче, чем предполагает он сам или кто-либо из его вельмож.

– Хорошо, золотой братец… – Максут принял решение. Пусть молодой крысощенок попробует, какова на вкус свежая кровь. – Я дам тебе сотню всадников. И я больше ничего не хочу знать об этом Одинцово.

Вчера они «убили» Злобу.

Мерзкое идолище изрубили топорами, а потом сожгли, выкрикивая в адрес пылающей коряги проклятия и ругательства. Обрядом руководил Друг Духов дядька Волк, чей нос день ото дня становился все более сизым и пористым. Наутро стало понятно, что камлания не помогли: мерзкие мутоши шайны не передохли за ночь, как надеялась одинцовская община, а остались все такими же живыми и дерзкими. Неуловимые отряды всадников на черных фенакодусах продолжали хозяйничать на подступах к поселку, атакуя и похищая выходящих за частокол охотников и собирателей. Судя по следам на обнаруженных трупах, угодивших в плен жителей Одинцово перед смертью безжалостно пытали.

Дядька Волк сбежал, прихватив с собой солидный запас сушеных грибов. Его желторотые ученики стояли перед старейшиной, потупив взор и что-то скуля в оправдание.

Старейшина Емельян был настолько разъярен, что собрался собственноручно порубить на дрова идолы Деда и Бабы. Он даже снял со стены свой боевой топор, но ближайшие соратники вовремя отговорили его от безрассудного членовредительства, дескать, община может не понять, а нам сейчас раскол ни к чему. Емельян прошелся по периметру поселка, где кипела работа по усилению укреплений. Обругав пару десятков человек и раздав с пяток зуботычин, старейшина, наконец, остыл.

Во время ужина ему доложили, что Гаврила Никифорович с несколькими ополченцами наголову разбил отряд шайнов и спас жизнь одному из одинцовских пленников. В этом деле ему чуть-чуть помог странный чужак по имени Лан, который, вроде, пришел в здешние леса из Москвы.

– Хм? – вскинул брови Емельян, жуя пережаренную грудинку тетерева-говоруна. Быстро пойманный мут не считался нечистым, и мог быть употреблен в пищу по особым дням недели.

– Этот человек сказал, что ищет какую-то Мару, – сообщил старейшине приказчик Глебка. – По его сведениям, эта Мара направлялась к нам.

– Что за Мара? – Емельян бросил в рот несколько крупных ягод лесной смородины, а потом – ломтик сырокопченого турьего окорока.

– Говорит, что Мара родилась в Одинцово, была изгнана, поскольку с возрастом стало ясно, что она – мутоша.

Старейшина пригубил глиняную кружку пива.

– Хорошо, что она до нас так и не дошла, иначе мы бы выставили ее еще раз. Мара… Мара… – забормотал он, морща лоб и силясь вспомнить.

– Я навел справки. У нас действительно жила такая. Ее изгнали при старосте Игнате. А сестра Мары – Сияна – до сих пор содержится при общинном доме и трудится на полях в Баковке.

– Интересная история! – Емельян откусил половину вареной репы и запил парой крупных глотков пива. – Вели, брат, чужаку войти. Я буду с ним разговаривать.

Глебка кивнул вихрастой головой и прытко выскочил из трапезной, громко шлепая по дощатому полу босыми ногами. Емельян несколько раз откусил от окорочка тетерева, а потом бросил недоеденный кусок в тарелку: излишне сухое мясо не вызывало у него аппетита. Если б еще соли… Но где взять эту соль? Емельян в два глотка допил пиво, подцепил из блюда еще горячую картофелину в мундире и выдавил рассыпчатый клубень из потрескавшейся шкурки прямо в рот.

Скрипнула дверь, в трапезную вошел молодой воин при мече и старинном пистолете. Точнее – не вошел, а протиснулся, поскольку проем оказался для него слишком низким. Мускулы – как у зрелого мужика, плечи широкие, руки огроменные – такими за раз плюнуть можно давить черепа недругам. А ведь этому молодому человеку, насколько понимал Емельян, не исполнилось еще и двадцати лет.

– Чтоб я так жил! – хохотнул Емельян, роняя изо рта картофель. – Ты, наверное, жрешь сало и салом заедаешь? Откуда такой здоровенный?