Кремлёвские мастера

Внимательное изучение и сопоставление летописных сведений позволило профессору М. А. Ильину высказать в свое время предположение о первоначальных замыслах и планах Аристотеля при закладке Успенского собора.

Летопись сообщает, что в 1475 году Фиораванти заложил собор «палатным» способом, но вскоре прекратил все работы и уехал путешествовать по стране. Почему, в чем дело? Ведь князь и митрополит спешат скорее воздвигнуть главный храм Московского государства, а вместе с тем неожиданно разрешают архитектору прервать строительство.

М. А. Ильин, изучая летописи, выдвинул гипотезу, по которой у митрополита и московского государя были веские причины прервать сооружение собора и отправить Фиораванти в поездку по древнерусским городам. Итальянский архитектор, закладывая фундамент собора, нарушил вековые каноны русского церковного зодчества и решил воздвигнуть здание наподобие итальянских дворцов. Митрополит не мог одобрить подобное «еретическое» решение и отказался освятить закладку. Итальянцу нелепо было ознакомиться с наиболее знаменитыми русскими соборами. А вернувшись из поездки, Фиораванти изменил свой первоначальный проект и начал строить храм с апсидами.

Внимательно исследуя фундамент постройки Аристотеля Фиораванти, археологи В. И. Федоров и Н. С. Шелепина обратили внимание, что действительно первоначальный фундамент собора напоминает строгий прямоугольник. А основание для полукружий апсид заложено позже. Как бы приклеено к прямоугольнику. Так подтвердилась гипотеза профессора Ильина и стала известна еще одна интересная подробность в строительстве московского Успенского собора.

УСПЕНСКИЙ СОБОР

а Красной площади всенародно наказывали вора. Звероподобный палач одним ударом отсек ему правую руку и залил открытую рану кипящим маслом. Мужик завыл нечеловеческим голосом и рухнул без сознания на помост. Виноват он был в том, что пытался утащить несколько кирпичей со строительства Успенского собора. А крал для того, чтобы подложить кирпичи под углы своей новой избы — сохранить нижние венцы от гниения.

Эти особые кирпичи назывались «аристотелевыми». Они отличались от старых московских и размерами — были уже, и продолговатее, и необычайно крепки. Чтобы расколоть такой кирпич, приходилось выдерживать его в чанах с водой — размачивать. Из такого прочного и легкого кирпича Фиораванти предполагал выложить своды собора.

Еще когда высота стен достигла примерно только двух третей, Аристотель, отобрав лучших плотников и кузнецов, опять начал сооружать какую-то новую, диковинную машину. Через неделю она была готова — простая лебедка с большим колесом внизу и маленьким наверху. На глазах у всех собравшихся Фиораванти самолично взобрался на доску и, что-то прокричав по-своему, властно махнул рукой Андрею и Петру, стоявшим у большого колеса. Колеса заскрипели, и итальянец стал медленно подниматься вверх. В наступившей тишине слышно было, как кто-то из умолкшей толпы смачно плюнул и выругался.

Теперь кирпичи, известь, камень перестали таскать на плечах, а поднимали вверх машиной. Посмотреть на лебедку пришел и сам государь Иван III. Долго смотрел молча, борясь с тайным желанием тоже подняться на машине, да неудобно и зазорно было перед стоявшими тут же боярами. Уходя, государь повелел записать в летопись о выдумке итальянца и сделать с нее рисунок, чтобы и в будущем русские мастера смогли пользоваться подобной хитростью.

Машина, конечно, намного облегчила работу строителей, но ускорить сооружение собора не смогла. Лишь на четвертое лето, в 1478 году, удалось завершить своды храма и возвести барабаны четырех угловых куполов.

В один из таких дней внутрь храма пришел Ермолин. Пришел скрытно, когда каменщики полдничали. Уж очень не хотелось Василию Дмитриевичу встречаться с итальянцем.

Несколько лет назад их познакомил дьяк Федор Курицын. Случилось это вскорости после приезда итальянца. Фиораванти вел себя надменно и важно, а говорить с Василием Дмитриевичем стал, будто с холопом своим неграмотным. Сославшись на занятость, Ермолин заторопился поскорее уйти. Хотелось, ох как хотелось поговорить с иноземцем, порасспросить о многих вещах, о жизни в Италии, о тамошних «архитектонах», разузнать, какие книги читают сейчас в Европе, но гордость не позволила Василию Дмитриевичу унизиться перед еретиком. Так знакомства и не получилось.

Потом они еще несколько раз встречались на кремлевских улицах, но только раскланивались.

Василий Дмитриевич уговаривал себя, что поступает так лишь потому, что не пристало ему беседовать с человеком латинской веры. Однако где-то очень глубоко в душе таил он обиду на Аристотелево чванство.

Не пойти в собор Ермолин не мог. Уж больно хотелось посмотреть, что и как сделал итальянец. Но вместе с тем он боялся, что если Фиораванти увидит его в храме, то расценит это как признание его, Ермолина, слабости. Потому и выбрал Василий Дмитриевич тот час, когда на стройке царила тишина.