Кремлёвские мастера

Полный воздуха и света, новый Успенский собор внутри ничем не напоминал старые русские храмы. Не было в нем ни привычных хоров, ни массивных квадратных колонн, обычно деливших храм на маленькие, затененные пространства. Отличался новый собор и размерами — по ширине и длине был меньше постройки Кривцова и Мышкина, но все же превосходил собор Владимирский. Здесь было широко и просторно. Храм внутри напоминал Ермолину огромный зал, пригодный скорее для государева дворца, чем для молельного дома. «Палатным способом строен», — как определил для себя Василий Дмитриевич. Это ощущение дворцового помещения подчеркивали еще и четыре круглые колонны, увенчанные наверху огромными резными камнями. И эта резьба и сама форма колонн делали их похожими на четыре могучих расцветших дерева, подпиравших своды зала.

Колонны стояли на равном расстоянии друг от друга и от стен. И если не считать алтаря, отделенного невысокой каменной преградой и занимавшего примерно четвертую часть всего внутреннего помещения собора, то они делили зал на девять равных квадратов. Этот прием особенно заинтересовал Василия Дмитриевича. Четыре угловых барабана уже были возведены и сверху перекрыты куполами. А вот вместо центрального, пятого, еще зияла в потолке дыра. По обычаю центральный барабан должен быть больше остальных, а по размеру квадрата, по оставшемуся отверстию он получался равным остальным.

«Интересно, как это сумеет итальянец исправить ошибку?» — подумал Василий Дмитриевич.

Однако уже пора было торопиться. С минуты на минуту могли явиться строители, а с ними вместе мог прийти и Фиораванти. В последний раз окинув взглядом просторный храм, Ермолин совсем было собрался уходить, как вдруг заметил в алтаре, за престолом, прямо над горним митрополичьим местом, высеченный в стене «лятский крыж» (латинский крест).

— Это тебе так даром не пройдет, еретик проклятый… — и сам не заметил, как произнес это вслух.

Из собора Василий Дмитриевич вышел через западные двери и остановился, пораженный красотой парадного крыльца. Фигурные каменные столбы поддерживали двойные висячие арки. Свод крыльца был сведен в один кирпич, а середка его повешена на кованой железной гире — груше. Такого на Руси еще никто никогда не делал. Ермолин залюбовался выдумкой и мастерством иноземного зодчего. Долго, наверное, простоял бы он, разглядывая с удивлением каждую деталь, но послышались голоса возвращавшихся строителей. И Василий Дмитриевич заспешил, не оглядываясь, к воротам митрополичьего дворца.

Проходили дни, а Ермолин все не мог забыть посещения собора. И чем больше проходило времени, тем сильнее становилось чисто профессиональное любопытство: как же справится итальянец с барабаном центрального купола.

Недели через две, а может, и три Ермолин снова отправился на стройку. Он твердо решил, что разыщет знакомого каменщика, с которым когда-то работал, сунет ему деньгу-другую и про все расспросит.

Зажав в ладони копейку, каменщик сразу же стал разговорчив и охотно рассказал все Василию Дмитриевичу.

Итальянец велел класть стену барабана, отступив от отверстия в своде, так, чтобы центральный барабан был шире остальных четырех. Между отверстием и стенками барабана сделали короб, и переход от отверстия в потолке к самому барабану стал снизу, из храма незаметен. А короб для легкости внутри пустой — устроен в нем ход вокруг основания барабана. Высота этого хода больше двух аршин, а ширина такова, что человек спокойно проходит — примерно аршин (семьдесят один сантиметр). Люди болтают, что это тайник. Только какой же это тайник, если ход в него с крыши, а изнутри нет…

И опять Василий Дмитриевич с восхищением признал великое мастерство итальянца. Но к восхищению примешивалось и чувство горечи. В другое время он обязательно встретился бы с Аристотелем, поговорил бы с ним вечер, второй, третий, расспросил бы о многом. Только теперь ни к чему все это. А прослышав, что «крыж лятский» и резьбу на верхушке колони митрополит повелел срубить, дабы не вносили в православный храм еретического духа, Ермолин даже чуть пожалел итальянца: тяжело настоящему мастеру смотреть, как калечат его детище.

Фиораванти действительно целую неделю не выходил из дому, чтобы не слышать звонкий перестук молотков и веселые голоса каменотесов.

Эти голоса, этот стук преследовали его всюду. Он даже пытался, лежа на кровати, сунуть голову под подушку. Но и там казалось, что кто-то весело звенел маленькими молоточками. Однако просить заступничества государя, убеждать, доказывать Аристотель не захотел. Он очень устал.

Так и простоял почти законченный и неосвященный собор до весны 1479 года.

Весной приехали бойкие новгородские мужики и привезли на подводах листы белого немецкого железа. Новгородцы быстро обшили крышу досками, а сверху уже наложили железные листы. Опытные верхолазы укрепили на куполах огромные кованые кресты, изготовленные за зиму государевыми кузнецами, и покрыли купола тонким слоем золота.