Крепкие узы. Как жили, любили и работали крепостные крестьяне в России

Можно ли было отменить крепостное право вместо ограничения барщины? Разумеется, если бы император всерьез занялся этой проблематикой и принялся за разработку проекта, русским государственным деятелям было вполне под силу справиться с этой задачей. Однако XVIII век научил Россию осторожности. Два больших фактора были против решительных действий: революция во Франции и восстание Пугачева. А если говорить о самом Павле I, то не забудем, что его жизнь преждевременно прервалась в 1801 году.

Крестьянская война, которую вели яицкие казаки в 1773–1774 годах, не на шутку напугала власти. Пожары, грабежи, зверства, насилие, история несчастной дочери коменданта Елагина, сначала взятой Пугачевым в наложницы, а потом застреленной, готовность тысяч людей поддержать самозванца, захват крепостей и, наконец, провозглашение 31 июля 1774 года освобождения крепостных (от лица императора Петра III, за которого выдавал себя Пугачев) – все это было дико и ново. Повстанцы посягнули на саму государственную власть и предприняли попытку ее оспорить, а потому борьба с ними велась жесткая и бескомпромиссная. Бунтовщики убили около 3 тысяч дворян только к лету 1774 года, от их действий пострадали 89 заводов на Урале, так что восстановить порядок было делом первостепенной важности, и с этой задачей Россия справилась.

Ущерб от пугачевских волнений современная наука оценивает в 5,5 миллиона рублей по курсу XVIII века. Промышленники хватались за голову: лежали в руинах все 4 завода Евдокима Демидова, девять заводов Ивана Мясникова, не подлежал восстановлению завод купца Красильникова. «Казацкая вольница» дорого обошлась государству. Уроки были усвоены: в обществе укрепилась мысль, что освобожденные люди способны творить исключительное зло. Ни малейшего созидательного начала в действиях Пугачева и его подопечных не увидели.

Великая Французская революция пришлась – в России – на то же царствование Екатерины II. И государыня, до этого переписывавшаяся с вольнолюбивым Вольтером, в этом случае показала резкое неприятие ситуации. «Мне не по душе кухарки в роли ночной стражи, правосудие без правосудия и варварские казни на фонаре, – писала императрица, – я не верю в великие нравственные и законодательные способности сапожников и башмачников. Я думаю, если бы повесить некоторых из них, остальные одумались бы».

Екатерину II трудно винить в такой резкой оценке. Революция во Франции, задуманная ради всеобщей свободы, равенства и братства, принесла несвободу для привилегированного сословия, неравные условия для дворян и бедноты и смерть на гильотине вместо заявленного братства. Ужасы, происходящие в Париже, рассказы о том, как головы фрейлин королевы Марии-Антуанетты насаживали на пики, произвели впечатление ледяного душа. Россия стала прибежищем для многих аристократов, бежавших из Франции: герцог Ришелье стал градоначальником Одессы, граф де Ланжерон поучаствовал в Русско-турецкой войне (и, кстати, умер во время упомянутой эпидемии холеры в 1831 году), барон де Кастельно осел в Новороссии, а граф де Местр открыл художественное ателье. Нашли приют в нашей стране Лаваль и Траверсе, Шуазель Гуфье и художница Виже-Лебрен… Они были очевидцами страшных событий на своей родине и много рассказывали, на что способна взбунтовавшаяся чернь. Неудивительно, что в одном из писем Екатерины II к публицисту Мельхиору Гримму прозвучало такое: «Лучшая из возможных конституций ни черта не стоит, ибо рождает больше несчастных, нежели счастливых; смелые и честные влачат жалкое существование, а злодеи находят прекрасные способы набить карманы, и никто их не наказывает».

На такой почве освобождение крепостных было невозможным. Воля могла принести кровопролитие, этого опасались по вполне объективным причинам. В 1818 году Николай Карамзин всерьез разругался с князем Петром Вяземским из-за воли для крестьян. Историк не смог получить ответа от молодого визави: как сделать, чтобы и овцы были целы, и волки сыты? Так что уступка Павла I с трехдневной барщиной уже казалась многим достаточно революционным шагом.