Крепостная Россия

Изощренность помещиков по части издевательства над крепостными людьми не имела предела. Например, в Воронежской губернии землянский помещик И. Зацепин своего крестьянина «Якова Понченкова, сковав со спиною сына его Константина, заставлял их в таком виде пахать землю»[314]. Помещик Бирюченского уезда той же губернии Синельников крепостного Якова Смеянова «лишил всякого имущества, наказывал его несколько раз, содержал закованным в железы за шею 42 дня, в коем положении Смеянов было решался той же цепью лишить себя жизни, наконец, не удовольствуясь этим, предал его суду и к ссылке в Сибирь»[315]. Более того, Синельников устроил в слободе Волоконовке, неподалеку от своего дома, настоящую тюрьму. Она помещалась в специальном дворе, обнесенном высокой оградой, «окошками забита была совершенно наглухо», дверь ее «снаружи заперта была замком и охранялась круглосуточным караулом». Вот в этой темнице без воздуха и света на одном черством хлебе и воде месяцами томились невинные жертвы разнузданного помещичьего произвола. В 1834 г. Синельников заточил сюда одновременно 17 крепостных крестьян, где они находились в течение года. В числе заключенных был 99-летний старик, который даже с помощью посторонних едва мог переступать с места на место, и 9 малолетних детей, из которых двое в тюрьме и умерли[316].

Особенно много истязаний приходилось претерпевать дворовым. Они постоянно находились на глазах у своего владельца, и все его капризы, прихоти и гнев обрушивались прежде всего на них. Хорошо еще если помещик был «нрава не слишком сурового», в противном случае жизнь дворовых превращалась в сплошную цепь невыносимых страданий. Так, в Богучарском уезде Воронежской губернии находилось имение помещицы М.Ф. Бедряги, у которой одно время служил А.В. Никитенко. Эта помещица была настолько свирепой и своенравной, что не могла себе и представить, чтобы какое-либо существо на земле смело дышать и двигаться не по ее воле. Она содержала огромную дворню и среди них человек до десяти одних горничных. «Бедняжки, – писал А. В. Никитенко, – с утра до ночи трепетали от страха не угодить барыне и навлечь на себя ее гнев», обычно оканчивавшийся жестоким наказанием[317].

Необходимо подчеркнуть, что царская администрация не только старалась всячески оправдать помещиков, скрыть их преступные дела, но порой и сама боялась подступиться к тем же помещикам, которые хорошо сознавали свою силу в государстве. В данной связи весьма уместно напомнить случаи, когда воронежский душевладелец граф Девиер в конце царствования Екатерины II перестрелял из двух пушек весь земский суд, ехавший к нему для расследования его злодеяний[318].

Резкое сокращение надельного землепользования, непомерный рост феодальных повинностей, безудержный произвол помещиков – все это переполняло чашу терпения закрепощенных масс и вызывало с их стороны решительное противодействие. Кратковременный спад антикрепостнической борьбы, наступивший после кровавого подавления правительством Екатерины II восстания под предводительством Е. Пугачева, сменился при Павле I новым подъемом. С конца XVIII до середины XIX в. кривая крестьянского движения неуклонно поднималась вверх. Согласно подсчетам исследователей, за период с 1796 по 1825 г. произошло 1290 крестьянских выступлений, а с 1826 по 1849 г. – 1904[319]. К. Маркс, очень внимательно следивший за развитием освободительного движения на международной арене, заметил, что в России с 1840-х гг. «восстания крепостных против своих помещиков и управляющих стали эпидемическим явлением»[320]. Как видно из источников, в последние предреформенные десятилетия крестьянские выступления не только нарастали количественно, но изменялись и качественно. Они становились все более упорными, затяжными и активными по своей тактике, причем лозунг: «Навсегда покончить с крепостной зависимостью!» начинал доминировать над всякими другими крестьянскими требованиями. Французский путешественник маркиз де Кюстин, посетивший нашу страну в 1839 г., писал: «Россия – это котел с кипящей водой, крепко закупоренный крышкой и поставленный на огонь, разгорающийся все сильнее и сильнее. Я боюсь взрыва и не один я боюсь»[321]. Такого же мнения придерживалось и вездесущее III отделение. В «Нравственно-политическом отчете за 1839 год» начальник III отделения и шеф корпуса жандармов граф А.Х. Бенкендорф доносил царю: «Простой народ ныне не тот, что был за 25 лет пред сим. Подьячие, тысячи мелких чиновников, купечество и выслуживающиеся кантонисты, имеющие один общий интерес с народом, привили ему много новых идей и раздули в сердце искру, которая может когда-нибудь вспыхнуть… Вообще крепостное состояние есть пороховой погреб под государством и тем опаснее, что войско составлено из крестьян же… Начать когда-нибудь и с чего-нибудь надобно, и лучше начать постепенно, осторожно, нежели дожидаться, пока начнется снизу, от народа»[322].