Крепостной Петербург пушкинского времени

Как отметил Д. Н. Свербеев, «крестьянских мальчиков и девочек дарилось, особенно барынями, порядочное количество. Набожные барыни любили награждать своих духовных отцов или поступались знакомым купцам или купчихам, хотя ни те, ни другие не имели права иметь у себя крепостных и держали их у себя в рабстве, часто весьма тяжелом, на имя дарителей. По недостатку в деньгах или по скупости дарили людей судейским и приказным за их одолжения по тяжебным и следственным делам».

Придворный рекетмейстер Фенин, обвиненный во взяточничестве, писал в свое оправдание: «Подполковник Зиновьев ни по какому делу, но токмо по старой еще дружбе, привел ко мне мальчика и девочку киргиз-кайсаков». Гвардейские офицеры, желая получить продолжительный отпуск в Москву, посылали начальству в подарок по несколько своих крепостных. Известный минеролог Н. И. Кокшаров, при своем посещении Парижа в 1841 г. увидел у подъезда дома известного живописца О. Верне русские дрожки, запряженные парой лошадей, с «танцующей пристяжной». Кучер был в кафтане и в русской кучерской шляпе. «Я был озадачен такой неожиданностью, — отметил Кокшаров, — и еще более удивился, когда Верне сказал мне: «С кучером вы можете даже говорить по-русски». — Оказалось, что кучер и дрожки с лошадьми были подарены живописцу императором Николаем».

Крепостные ставились также на карту. Пушкин писал Великопольскому, вспоминая карточную игру своего знакомца:

Проигрывал ты кучи ассигнаций
И серебро, наследие отцов,
И лошадей, и даже кучеров…

Декабрист Якушкин рассказывает в своих записках, как «однажды к помещику Жигалову приехал Лимохин и проиграл ему в карты свою коляску, четверню лошадей и бывших с ним кучера, форейтора и лакея; стали играть на горничную-девку и Лимохин отыгрался».

Одному французскому врачу называли некоего помещика, большого любителя мен, обменявшего как-то своего лакея на датского дога. Пушкин, как известно, был дружен с Михаилом и Матвеем Виельгорскими. Последний был прославленным музыкантом своего времени, владевшим замечательной виолончелью итальянской работы, которую он получил в обмен «на тройку лошадей с экипажем и кучером в придачу». На портрете Виельгорского кисти Карла Брюллова художник запечатлел и эту замечательную виолончель.

По поводу обычая менять своих крепостных, декабрист Лунин в одном из своих писем из Сибири сообщает интересную биографию нанятого им в ссылке слуги «Василича». — «Его отдали в приданое, потом заложили в ломбард или в банк. После выкупа из этих заведений он был проигран в бильбокет, променен на борзую и, наконец, продан с молотка со скотом и разной утварью на ярмарке в Нижнем. Последний барин, в минуту худого расположения, без суда и справок, сослал его в Сибирь». Крепостных продолжали «менять» и в последующую эпоху. Так Герцен упоминает в «Колоколе» за 1860 г. о некоем казачьем есауле Попове, обменявшем принадлежавшую ему крестьянку на часы.

Наряду с этим бывали, конечно, и случаи отпуска господами своих слуг на волю. У известного «либералиста» николаевского времени, адмирала Мордвинова, дворовый, прослуживший в его петербургском даме в качестве слуги десять лет, получал, по словам Н. Н. Мордвиновой, вольную. Не следует, однако, думать, что общее положение мордвиновских крепостных было очень завидным. Как рассказывает Михайловский — Данилевский, при проезде Александра I в 1818 г. через принадлежавшую адмиралу Мордвинову в Крыму Байдарскую долину, царскую коляску окружила толпа местных крестьян в 2000 человек, со слезами жаловавшихся на притеснения своего помещика. «Славны бубны за горами!» — сказал тогда Александр о Мордвинове, пользовавшемся репутацией гуманнейшего человека своего времени.

Как отметил в своем ценном дневнике Э. Дюмон, его племянник, известный петербургский ювелир Дюваль, отпустил на волю своих двух крепостных, отданных им мастеру Любье для обучения ювелирному делу. При этом Дювалю пришлось еще уплатить 5 % налог с нарицательной стоимости каждой «души» в 500 руб.

Вопрос о выдаче «вольных» грамот крепостным, а некогда и рабам, имеет свою историю — в древнем Риме случаи отпуска рабов на свободу вызывали всеобщее негодование. Считалось недопустимым «создавать таких граждан тому государству, которое имеет руководящее значение и достойно претендовать на господство над всем миром». Поэтому император Август установил определенный возраст, который должны были иметь, как господа, освобождающие рабов, так и сами освобождаемые рабы.

Лишь после Августа, в связи с огромным притоком рабов, их отпуск на волю стал делом обычным.