Крепостной Петербург пушкинского времени

Один француз, попавший в плен в 1812 г., описывая русскую крепостную буржуазию, с изумлением отметил, что «на женах крестьян-торговцев здесь часто приходится видеть головные уборы из жемчуга и других драгоценностей в десять и в сто тысяч рублей. Эти Купцы сохраняют свои длинные бороды, крестьянский покрой одежды… они полны деятельности, ловкости и сообразительности и в высокой степени наделены способностью подражания и воспроизведения всех видов иностранной промышленности до самой сложной и трудной включительно; они высокого роста, сильны и сложены необыкновенно красиво».

Между тем все благосостояние этих «крепостных купцов» целиком зависело от произвола барина или удельного «головы». Министр юстиции гр. Панин, богатейший помещик своего времени, отнял у своего крепостного огромный каменный дом в Петербурге, сделав это, как передает В.В.Берни (Н. Флеровский), «не из жадности, — он владел состоянием в 14 000 крестьян, — а просто «по одному самодурству».

Крепостной, которому удавалось составить некоторый капитал, прежде всего начинал хлопотать о «вольной». Единственным же законным способом освобождения крепостного являлся выкуп. Как отметило в 1827 г. III Отделение, крепостные, живя, «с согласия своих господ в городах, невольно учатся ценить те преимущества, коими пользуются свободные сословия. Надо заметить, что всякий крепостной, которому удалось своим трудам сколотить несколько тысяч рублей, употребляет их прежде всего на то, чтобы купить себе свободу». Удельное ведомство, выдавая «увольнение» крестьянину при записи его в мещанство, требовало с него 600 руб. сер.; при записи же в купечество выкупная плата достигала 1500 руб. сер., суммы для того времени весьма значительной.

Размер выкупа помещичьего крестьянина обычно определялся суммой, которая приносила ежегодно проценты, равные оброку, уплачиваемому выкупающимся. Так, рязанский предводитель дворянства Маслов, потребовавший за выдачу «вольной» своему крепостному, поэту Сибирякову, 10000 руб., основывал свое требование на том, что эта была сумма, проценты с которой равнялись плате за наем человека на освобождаемое Сибиряковым места кондитера.

Однако и таким выкупом владелец не всегда довольствовался. Поэтому получить вольную обычно имели возможность лишь люди, разбогатевшие на каких-либо отхожих промыслах. Между тем владельцы зорко следили за состоянием своих оброчных и тотчас же увеличивали оброк, если дела тех «шли в гору». Недаром старая поговорка гласила: «крестьянину не давай обрасти, но стриги его, яко овцу, — до гола».

А. Пеликан рассказывает об одном своем родственнике, подбиравшем среди своих крестьян наиболее способных и предприимчивых людей. Он ссужал их деньгами и отправлял торговать в Петербург. Когда, по истечении известного времени, им удавалось составить себе капитал, помещик возвращал их обратно в деревню. Тут он ставил их на «черную работу», подвергая таким истязаниям на конюшне, что «толстосумы» спешили сами отдать ему все ими нажитое, лишь бы выкупиться на волю. Таким способом этот помещик составил себе, по сведениям Пеликана, многомиллионное состояние. При подаче крепостным челобитной о выдаче ему вольной, владелец, боясь продешевить, прежде всего наводил подробные справки о его благосостоянии. «У меня был богатый крестьянин, — рассказывал некий помещик, — он захотел откупиться. Мы поторговались и сошлись на 16000 руб., но мужик, каналья, перехитрил меня; он оказался после в 200 тысячах. Я мог бы взять с него тысяч пятьдеcят. Вот сестра моя была умнее. Она не иначе отпустила одного из своих крестьян, как взяв с него 30 000 руб. и взяла славно, потому что капитала оказалось только 45000 руб».

О таком же случае передает в своих мемуарах Н.Шипов. — Один из крестьян петербургского помещика Салтыкова, по фамилии Прохоров, владел небольшим домом и вел мелкую торговлю красным товаром в Mоcкве. «Торговля его была незавидная, пишет Шипов. — Он ходил в овчинном тулупе и вообще казался человеком небогатым. В 1815 г. Прохоров предложил своему господину отпустить его на волю за небольшую сумму с тем, что эти деньги будут вносить за него, будто бы, московские купцы. Барин изъявил на то согласие. После того Прохоров купил в Москве каменный дом, отделал его богато и тут же построил обширную фабрику. Раз как-то этот Прохоров встретился в Москве со своим бывшим господином и пригласил его к себе в гости. Барин пришел и не мало дивился, смотря на прекрасный дом и фабрику Прохорова. Очень сожалел, что отпустил от себя такого человека и дал себе слово впредь никого из своих крестьян не отпускать на свободу».

«Бывали примеры, — пишет Ю. Ф. Самарин, — что помещики употребляли, как средство узнать состояние богатых крестьян, обещание свободы за выкуп входили с ними в сделки и, разведав, что нужно, не выполняли своих обязательств».