Крепостной шпион

В эту секунду где-то за окном в парке грохнуло. И приподнявшись на локтях Анна смогла разглядеть прозрачный дымок, скользивший к небу. Это похмельные наёмники из потешного войска Бурсы, по своей привычке пораньше с утра пробовали приготовленные накануне опытные бомбы.

   — Скажи завтра я смогу уже, — повернувшись к горничной, жёстко проговорила Анна. — А теперь сюда принеси завтрак. Ты поняла, что я велела? Ступай же, что замерла, как замороженная.

Опять в парке громыхнул заряд. Дверь закрылась, повернулся ключ. Хоть Анна Владиславовна ещё не оправилась до конца от своей раны, но двери держали на запоре — опасались бегства.

Через полчаса все собрались внизу в огромной столовой на первом этаже. За завтраком, кроме хозяина и Растегаева, оказались и двое гостей, застрявшие ночевать в доме после вчерашней баньки. Григорий Полоскальченко — очень большого роста, чрезвычайно тощий дворянин, предпочитающий в костюме своём голубые и жёлтые тона, и ближайший сосед Ивана Кузьмича Константин Алексеевич Грибоядов — розовощёкий толстячок с золотой цепочкой на шее и перстеньком на каждом коротеньком пальчике.

Довольный сообщением Марфы о том, что Анна Владиславовна прервала свою голодовку и завтра обещает добровольно спуститься к общему завтраку, Иван Кузьмич ел жадно и быстро. Особенно он любил птицу и рвал её руками. Он вытирал жирные ладони о волосы, присевший тут же девки, и волосы от этого блестели.

Растегаев, как и всегда во время трапезы, за столом сидел прямо и приборами пользовался со всеми изысками.

   — Я мужиков ни секу, как правило, — рассказывал посетителям Грибоядов, пожирая маленькими ложками мелко порезанный салат с грибами. — А этот вынудил, ну вынудил. А здоровый был лось.

   — Помер? — полюбопытствовал Иван Кузьмич, обгрызая очередную косточку.

С улицы сквозь открытые окна долетали громкие голоса, отдающие военные команды и стук сапог.

   — Армию свою тренируешь, Иван Кузьмич, правильно. А то мои-то совсем разленились. Приеду к себе обязательно займусь. И уволенных муштровать надо. А крепостных я теперь дважды в неделю порю. Я заметил — это на пользу идёт.

   — Дворню в законе держать следует, — задумчиво согласился Полоскальченко.

   — Да уж, — Бурса хитро посмотрел на гостя и вытер ладони о личико Нюрки. — Пороть надо мужичков, пороть. Вот маменька моя, царство ей небесное, — он обернулся в сторону висящего тут же, в столовой портрета своей матери, Степаниды Михайловны, столь похожей лицом на Анну Покровскую и дважды быстро перекрестился, как перед иконой. — Уж как она мужичков ненавидела. Порола насмерть.

Нюрка облизала руку хозяина и жирный жёлтый палец пощупал у девки нежные десна во рту.

   — Забеременеть всё хотела, вот и порола. — Он отнял руку и взял новую куриную ножку. — Выдерет до полусмерти мужика, чтоб пригоден был для барской любви. Тот мычит, а она его до смерти порет. Так и жила в одиночестве, покуда путём отбора, один крепкий не обнаружился. Силён был, видать, на грудную клетку, Кузьмой звали. Так его мамаша изымела полуживого полумёртвого и на радостях меня на свет произвела. А то как быть, ежели не пороть. Того и гляди захерел бы старинный род наш.

   — Прости Иван Кузьмич, — наконец вставил слово Растегаев, — чё-то ты загнул. У тебя же брат в Петербурге Константин. Дом у него на Конюшенной.

   — Он не брат мне, — недовольно фыркнул Бурса. — То бишь, не совсем брат. У нас отцы разные. Ему батюшка Тайный советник Эммануил Иванович, царство ему небесное, подлюге. Полторы тыщи душ завещал. А мне мой мужик только отчество да больные колени в наследство оставил. Хорошо 30 душ от маменьки перешли да усадьба эта, а то бы по́ миру с сумой. — с ожесточением Иван Кузьмич разгрыз очередную кость и сплюнул. — Была ж охота матушке, — он опять покосился на портрет, — с мужиком битым вязаться, а потом мне ещё отчество его дать. Так что не поймёшь: вроде незаконнорождённый, а по отцу величаюсь, смех.

   — А мужик-то как, выжил? — спросил Полоскальченко и заскрипел стулом.

   — Говорят, в подвале она его сгноила, а, впрочем, кто ж его знает.

Иван Кузьмич куснул ломоть балыка гнилыми зубами.

   — Прохор! — крикнул он зычно, прихватив Нюрку за сальные волосы. — Неси кота.

   — Барин! — захныкала Нюрка. — Барин! А то может не надо сегодня кота? Не могу я больше пощади родимый! — Она встала у стола на четвереньки и по-собачьи заглядывала Ивану Кузьмичу в глаза снизу. — Не нужно кота, барин, пощади.

   — А я, между прочим, не пустой приехал, — заговорщическим тоном сообщил Растегаев, спасая от кота Нюрку, и позвенел зачем-то вилочкой по бокалу, сделал паузу и снова позвенел. — С сюрпризом я сегодня к тебе, Иван Кузьмич, с подарочком.

   — И что за сюрприз?

   — Девица, — Растегаев даже щёлкнул языком. — Огонь.

   — Особенное что-то, или так, формы выдающиеся?

   — Три языка знает, музицирует, на шпагат как француз фехтует!

   — А-а, — демонстративно зевнул Бурса, — у меня таких половина обученных. И пляшут тебе, и поют, и по-французски тоже. Вот, правда, што б на рапирах бились, такой нету. Хорошая идея. А ты как, продать мне её привёз или только похвастать?