— Глупо. Глупо. Зачем Вы полезли в это? Насколько я знаю, Вы даже не член Общества. Теперь у Вас будут серьёзные неприятности. Лучший вариант — запрет на дальнейшее пребывание в Петербурге.
— А худший? — весело спросил Пашкевич.
— В худшем случае Шлиссельбургская крепость, — устало отозвался Удуев.
Полковника немного удивила улыбка, промелькнувшая в глазах Михаила Валентиновича. Губы ротмистра были прижаты в серую складку, но глаза веселились, будто он и сам был доволен исходом дела.
На квартире, куда Генрих вернулся сразу же после утомительного допроса в части, ожидала записка.
— Вы почти выздоровели. Я ухожу, — сказала сиделка, передавая полковнику свёрнутый лист бумаги. — Если будет нужна моя помощь, может всегда обратиться. Я беру недорого.
Генрих развернул записку.
Чувствуя слабость и головокружение, Пашкевич, не раздеваясь, прилёг. Было ещё пять часов. До встречи оставалось время. Удивительно, но проснулся полковник почти здоровым, так что в условленное место он приехал со свежей головой и вовремя.
В большой полутёмной зале к этому часу набилось довольно-таки много народу. Пашкевич несколько раз осмотрел помещение, Аглаи не было. Он присел за столик и спросил водки.
«Неужели всё-таки забрали, — думал он, — или она не смогла прийти? Что-то здесь не так. Почему ротмистр улыбался? Бурса солгал мне? Маловероятно».
В раздражении Пашкевич шарахнул кулаком по мокрому столу и потребовал ещё водки.
«Может, меня просто используют?»
— Может быть, не стоит напиваться? — совсем рядом раздался насмешливый женский голос.
Полковник обернулся, но Аглаи рядом не было, только за соседним столиком сидели несколько оборванных нищих. Одна из нищих с лицом, замотанным платком, склонилась к нему:
— Вам понадобится трезвая голова, — из-под платка насмешливо посмотрели знакомые глаза.
— Вы?
— Закажите отдельный кабинет, — шепнула Аглая. — Нам нужно поговорить.
Наедине, в отдельном помещении за занавеской, Аглая сняла со своей головы лохмотья.
Ну и что же Вы хотите мне сказать? — Генрих смотрел выжидательно, Аглая молчала. — Вы признались мне, что убили княгиню Ольховскую. Вы мстили за смерть Андрея Трипольского.
Аглая кивнула.
— Но Вы также сказали мне, что, если бы я был в курсе всего происшедшего, то сам бы хотел её смерти. Не могли бы Вы объясниться по этому вопросу?
— Очень просто, — сказал Аглая. — Наталья Андреевна, захватив в полностью контроль над «Пятиугольником», во-первых, явилась причиной того, что Андрей без всякой подготовки и поддержки ринулся спасать теперешнюю жену Вашу, а тогда девицу Покровскую Анну Владиславовну. А, во-вторых, и нападение на Трипольское произошло не без её ведома. Я уверена, что о существовании Трипольского, и о том, что мы с Анной прячемся там, и о младенце Иван Бурса узнал именно от Натальи Андреевны. Анна Владиславовна писала Константину Эммануиловичу, и этого оказалось достаточно.
— У Вас есть доказательства?
— Косвенные, — Аглая вынула из-под лохмотьев толстую пачку пожелтевшей бумаги и положила её на стол. — Вот это я украла из тайника в доме княгини.
— А что это?
— Научные записки некоего учёного Ломохрустова. «Пятиугольник» охотится за ними уже много лет. Доподлинно известно, что Ломохрустову из цветка лотоса удалось получить эликсир вечной молодости.
— Это же несерьёзно.
— От чего же? — Аглая протянула Пашкевичу папку. — Кстати, Вам будет любопытно ознакомиться. Вам многое станет ясно. Здесь господин Ломохрустов приводит подлинную историю семейства Бурсы.
— Хорошо, — сказал Пашкевич, — я понимаю. Сегодня же ночью прочту, но зачем я Вам понадобился? В чём может стоять моя помощь?
— Ну, во-первых, Вы спасли меня от ареста. Я думаю, Константин Эммануилович сдержит слово и постарается вернуть вас в Общество. Он ведь Вам это обещал. Во-вторых, в этой части документов, увы, нет главного, нет прямых доказательств предательства Натальи Андреевны. Я предполагаю, что они спрятаны где-то у её любовника, секретаря Бурсы Сергея Филипповича. Вы должны встретиться с секретарём и отнять у него остальные документы. Кстати Вы можете обменять их на эти дневники. Если Сергей Филиппович принесёт в Общество дневники Ломохрустова, то его положение там сильно укрепится. Кроме того, я совершенно уверена, что этот малахольный дурень представления не имеет, что хранит.
— Когда мы с Вами увидимся и где? — поднявшись из-за стола, спросил Пашкевич.
— Я сама появлюсь.
Аглая замотал лицо платком, и через секунду полковник потерял фигуру нищенки в полутьме кабака.