Крестьяне, бонзы и бомбы

— Наивен тут, господин доктор, только один.)

— Да. Так вот, чуть не забыл: может, вы дадите нам, крестьянам, покой? Ведь мы никого не убиваем, не грабим, мы не распутничаем, — так неужто губернские власти не могут оставить нас в покое? У вас тут такой красивый каменный дом…

— Спасибо! Спасибо! Весьма благодарен, весьма! Прошу вас, садитесь, садитесь. Весьма благодарен! Поучения…

— Ну, тогда я пошел. Вы идете?

Встают трое, вероятно, его приятели, товарищи по окружному союзу. А когда они выходят из дверей, их уже восемь… десять… двенадцать.

Губернатор как-то беспомощно смотрит им вслед.

— Я полагаю, мы продолжим наши переговоры… Ну что там еще, господин аграрный советник?..

— Извините, что опять вас перебиваю, господин губернатор. Мне не хотелось бы уйти, как эти крестьяне, не поблагодарив вас. Все мы, господин губернатор, понимаем и уважаем ваши благие намерения. Примирение — это хорошо. Но час для него, пожалуй, еще не наступил. Надо обождать. Еще в альтхольмской больнице лежат раненые. Еще крестьянин не оправился от нанесенного ему удара. Может, нанесенного и по праву, хотя именно ваше решение, господин губернатор, — отстранить от должности руководителя той полицейской акции — как раз не говорит в пользу этого. Во всяком случае, еще рано. Господин губернатор, все мы, сидящие за этим столом, как представители сельского хозяйства, не можем сказать «да» и не можем сказать «нет». Мы с глубоким сожалением отмечаем, что между городом и деревней вновь пролегла трещина. Мы надеемся, что время и ваши усилия наведут мостки через нее. Но пока еще рано. Прервите, господин губернатор, эти бесперспективные переговоры.

Губернатор медленно говорит: — Господа, я вас не понимаю. Вы прибыли сюда, обсуждение шло хорошо, настроение было отменным. Переговоры близились к успешному завершению. Внезапно появляется это развязное, отвратительное письмо «Крестьянства», и все обращаются в паническое бегство. Что это значит? Ну что такое это «Крестьянство»? Вы же испугались призрака. Примите, — на благо нашей провинции, — решение, которое полчаса назад вы без околичностей одобрили, решение о том, что сельскохозяйственные организации порицают бойкот, — и все будет в порядке.

Аграрный советник отвечает, опустив голову:

— Хорошо. Я буду вполне откровенным. Полчаса назад я, возможно, согласился бы с этим решением. Но, прочитав письмо «Крестьянства», я с ужасом подумал: куда ты лезешь? Твое ли это дело? Не придирайтесь к безобразной форме письма, которое составил какой-нибудь журналист. Я говорю «составил», потому что выношено и прочувствовано оно было в сердцах тысяч крестьян. Они взволнованы, они обижены, они оскорблены. И никакие решения тут не помогут, поможет только время. И очень осторожная, очень твердая рука. Господин губернатор, мы надеемся, что ваша рука окажется такой. И вдобавок, вы проявите терпение.

Аграрный советник Пеплов, толстый седой мужчина с багровым лицом, некоторое время стоит, опустив голову. Затем покидает зал. Вслед за ним уходят еще четверо.

Губернатор улыбается. Улыбка растерянная.

— Господа, вот видите… — Он делает неопределенное движение рукой. — Я вам охотно помог бы, господа альтхольмцы. Но пока что я действительно не вижу никакого выхода. — Скороговоркой: — Совещание окончено.

3

Газетному владельцу Гебхардту не полагается входить к бургомистру Гарайсу через общую приемную. Он — высокий гость. Важный гость. Пикбушу велено встретить его в коридоре и проводить прямиком в святилище.

Да, бургомистр знает толк в деликатном обращении: он понимает, что ему не следует подчеркивать телесный контраст между собой и собеседником. Что ни говори, а двухметровый колосс может подействовать угнетающе на газетного короля ростом метр сорок восемь и смутить его. Нет, рискуя показаться невежливым, Гарайс едва приподымается в кресле, секунду-две смотрит на курчавую макушку, и вот уже оба удобно расположились в креслах.

— Рад возможности, — говорит бургомистр с улыбкой, — сообщить кое-что новенькое газетчику. Обер-бургомистр Нидердаль уже возвращается.

— Уже, — повторяет газетный король. — Когда он уехал, говорили, если не ошибаюсь, о какой-то серебряной свадьбе.

— Серебряная свадьба не что иное, как — просто выжидание: чья армия окажется сильнее.

— Чтобы переметнуться к ней.

— Чтобы переметнуться к ней, — соглашается бургомистр.

Начало положено, благоприятное начало. Собеседники сошлись в своих антипатиях, что зачастую важнее, чем сойтись в симпатиях.

Гарайс подхватывает нить: — Между тем далеко еще не решено, чья армия сильнее. Боюсь, что сегодняшнее миротворческое заседание у губернатора окончится неудачей.

— Я надеюсь на лучший исход.

— Подождем. Возможно, через несколько минут будем знать точно. — Он показывает на телефон.

— А вы, господин бургомистр, не участвуете в переговорах?

— Как видите, я здесь. — И, смягчая: — Не получил личного приглашения.

Гебхардт не смягчился: — Все же Фрерксена наконец отстранили от должности.

— Заблуждение, — говорит Гарайс. — Он временно освобожден от несения оперативной службы, а это существенно нечто иное.