Крестьяне, бонзы и бомбы

— А твой сосед, как его зовут? Хармс? Так вот, у Хармса тоже случалась промашка…

— Да, бывало такое.

— И несмотря на это пашня у него была ровная, без комков, а рожь посуше и чище, чем у тебя?

Хармс протестует: — Не, бургомистр, так не…

На что остальные: — Прав он, чего там. У тебя пасха с троицей на один день приходятся, только к рождеству и поспеваешь.

— Вот видите, — заключает бургомистр. — Когда везет, когда нет. Фрерксен хоть и вспахал на этот раз по сырости, а дела у него блестящи, вы же сделал все как полагается и сидите в дерьме.

Крестьяне флегматично на него смотрят, как на слона.

— Ну, а поскольку вы верите в бога, по крайней мере, так говорите вашему пастору, — я-то считаю всех вас грешными безбожниками, — значит, раз уж у вас есть милый боженька, то придется вам утешиться тем, что Фрерксену господь бог воздаст по заслугам, если не на земле, то на Страшном суде. Но одного я не могу понять: почему в наказание за грехи бонз вы должны продавать по дешевке яйца и масло?

— Бургомистр, — говорит высокий, мрачного вида крестьянин. — Я ни на миг не поверю, что вы за нас. Вы такой же прохвост, как и все красные. Но с вами можно потолковать по делу. Если хотите, зайдите как-нибудь вечерком на стаканчик грога, и потолкуем.

— Зайду. Непременно, — отвечает бургомистр.

— Только никого не приводите. Заходите один. Если, — крестьянин ухмыляется, — если, конечно, не боитесь.

— Ух, как страшно, — говорит бургомистр и трясет своими жирными окороками.

— Я дам знать по деревням, можете целый обход совершить. Вот и потолкуем, что мы от этого теряем, а что — вы.

— Вы, смотрю, храбрый человек, — восхищается бургомистр. — И Раймерс позволяет вам это?

— Я староста общины, Менкен, — сухо отвечает крестьянин, — и сам знаю, сколько мешков смогу закинуть на чердак, а сколько не осилю. Раймерс уже слишком долго сидит, он не ведает, что тут творится, как господа из «Крестьянства» зазнались. Говорить с вами, бургомистр, будем мы, и ежели мы скажем на что-то «да», значит, тому и быть.

— Ребята, — у бургомистра от блаженства даже заколыхался живот, — пошли в трактир, выпьем грогу. Чего тут торчать под дождем, я рад, что наконец-то после всей грызни услышал разумное крестьянское слово.

— Ладно, пошли, выпьем по стаканчику.

Но выпили больше, чем по стаканчику. И когда Гарайс в темноте топал домой, в голове у него кружились мысли: «Мне в отставку? Уйти с моего поста? Да я зубами и когтями буду за него держаться… Другие куда больше напортачили. Манцов, Нидердаль, Фреркесен, все. Ничего, выдержу, недельки три поорут и успокоятся, а потом засучим рукава, и к рождеству с бойкотом будет покончено».

8

Итак, в девятом часу вечера Гарайс открывает дверь в свой кабинет.

Разумеется, в кабинете темно, в это время в ратуше нет ни единого человека.

Но его интересует почта. А может быть, и Пикбуш оставил записку, что звонили из суда, вызывали. Тогда он сходит к председателю сегодня же, на квартиру фабриканта Тильзе, и извинится.

На дубовой крышке огромного письменного стола одиноко, покинуто лежит письмо.

Пока Гарайс, стоя, вскрывает конверт, нервы его начинают шалить. Он садится.

Официальная бумага:

«Штольпе, 15 июля.

Начальнику полиции города Альтхольма, господину бургомистру Гарайсу.

Лично.

Секретный приказ.

С завтрашнего дня, в 9 часов утра, в Ваше распоряжение поступают две сотни человек из местных сил государственной полиции, под командой старшего лейтенанта Врэдэ, с предписанием…»

Секретный приказ! Исчезнувший секретный приказ!

Дальше бургомистр не читает. Швырнув письмо на стол, он бросается к двери и орет в темноту приемной, в коридор:

— Пикбуш! Пикбуш!

Затем, опомнившись, грузной походкой возвращается к столу и, тяжело дыша, падает в кресло.

Секретный приказ…

Сегодня давал показания, что его нет, по уши влип в неприятнейшую историю. И вот, этот важный документ здесь.

Гарайс пытается раскурить сигару, но руки дрожат, спички ломаются, сигарный кончик обугливается.

Жуя сигару, он дрожащей рукой снова хватает приказ и читает.

Секретный? Умора. Какой же он был идиот, не догадался сразу, что это самая обыкновенная административная бумажка, плод тщеславия тупого военно-канцелярского бюрократизма.

«…настоятельно обращаем Ваше внимание на то, чтобы при необходимости применения огнестрельного оружия Вы, по возможности, обязательно поставили в известность здешнее командование…»

«Еще бы! — усмехается Гарайс. — По возможности, обязательно поставить в известность… А я-то думал о большой политике! Думал об особых мерах!! И не предполагал, что они уже принимают особые меры, но наверняка не сообщат мне о них письменно. — Он скрипит зубами от бешенства. — А я, как болван, каялся перед ними в собственной дурости! Унижался. Хныкал у них на глазах. Засмущался, как девица, которой заглянули за пазуху… О, Гарайс, Гарайс, до чего же ты докатился!»