Крестики-Нолики

Звуки скрипки плыли вверх, к закату, они накатывали волнами, как вода на прибрежный песок, и вся эта канитель была золотисто-коричневого тёплого цвета – и песок, и волны, и закатное небо. И стена кафедрального собора, которая выросла невдалеке. Мне показалось, что я чувствую запах сырого кирпича, нагретого солнцем – но это была всего лишь иллюзия.

Я не могла вернуть то самое "тогда", в котором пахло этим тёплым кирпичом, как бы ни хотела.

Я не могла вернуть даже прошедший день, – в котором я сделала бы всё, чтобы теперешнее "сейчас" было другим.

– Зайдём? – спросила Эли.

Я побежала бы туда бегом – да только в этот раз меня там ничего не ждало.

– Пожалуй, – всё-таки ответила я.

– Ты ведь не думаешь, что я страшный безбожник? – зачем-то сказала она.

– Не думаю, – если честно, мне было без разницы.

– Ты странно выглядишь, – отметила Эли. – Похоже, я не ошибусь, если предположу, что безбожник – ты?

– Почему? – тупо спросила я.

– Скажем так: видно, что ты не веришь, – авторитетно заявила она.

Что ж, я не верила, в этом Эли была совершенно права. Не верила в машину времени, в космических пришельцев, в чудо – и в то, что можно вернуться хотя бы на полдня назад.

В соборе было пусто и тихо. На отполированной скамье лежал маленький коричневый молитвенник. Мне захотелось схватить его и шваркнуть в витражное окно, рассадив стекло на тысячу разноцветных кусков…

– Похоже, молитвенник? – сказала Эли. Эли Вудстоун, чёрт бы её подрал.

– Похоже, – согласилась я.

– Должно быть, забыл кто-то? – равнодушно предположила она.

– Должно быть, – я говорила всю эту лажу, словно заводной робот из магазина игрушек.

Маленький коричневый молитвенник, такого же тёплого цвета, как деревянные скамьи для прихожан. Я всегда ожидала, что под пальцами он окажется гладким, как дубовая скамья – а он на самом деле был чуть шершавым и слегка тёплым. Ещё хранящим, видать, тепло руки женщины с прозвищем Ад.

Даже сейчас.

– Зачем он тебе? – удивилась… чёрт возьми, Эли, её зовут Эли. Оказывается.

– Просто так, – ответила я. – Не парься.

И тут же я снова забыла, как её зовут. Таким манером в самом ближайшем будущем я рисковала запросто забыть и своё собственное имя, а потом под фанфары загреметь в комнату с мягкими стенами.

"Эли, Ковальчик, просто Э-ли. Её зовут Эли Вудстоун, и ты ещё вчера больше всего на свете хотела пройтись с ней под ручку по главной улице, или нет?"

– Вчера хотела, – вслух сказала я.

– Что? – переспросила она. – Хотела что?

– Не что, – пояснила я. – А когда. Вчера.

Совсем рядом были её глаза, такие большие и синие, словно она закапывала туда чернила, честное слово. Никогда и ни у кого я не видела таких глазищ. И сейчас в них плескалось непонимание, словно она была святым отцом, который шел себе своей дорогой, размышляя о тщете всего сущего – и вдруг неожиданно вляпался в навозную кучу.

Но мне было уже насрать, что там происходило с этими её глазищами. Вчера было вчера, а завтра будет завтра. А сегодня и сейчас мне до одури хотелось взять этот молитвенник, – и увидеть там сложенную вдвое записку на бумаге в фиолетовую клеточку…

Хотя это был совершенно другой молитвенник, неизвестно кем забытый тут после вечерней мессы…

– Ни за что не поверю в твою набожность, – весело сказала Эли.

– Ладно, – согласилась я. – Не верь.

– Ты так быстро сдаёшься? – прищурилась она.

– Ага, – подтвердила я.

Мне было уже по барабану, что говорить, как говорить, сдаюсь я, не сдаюсь, нравлюсь ли ей, либо она просто проводит время, которое растянулось, как карамель, в этом расплавленном летним солнцем городе.

Мне больше всего на свете хотелось, чтобы произошло чудо.

Сзади скрипнула дверь. На пороге стояла девочка со скрипичным футляром в руках и в платье в большой белый горох. Она увидела нас и попятилась.

Когда-то мне тоже было тринадцать лет. И у меня тоже было платье в горох, только горошины были немного поменьше. У меня даже была скрипка. Только я никогда не носила очков.

Зато очки были у докторши.

А молитвенник был у нас один на двоих, и, наверное, Бог, сидя где-то там, на облаках, укоризненно качал головой всякий раз, как только мы снова использовали этот молитвенник в качестве почтового ящика.

А девочка в платье в горошек шла по проходу к нам, и я понимала, что это её молитвенник, и что чуда не будет, – потому что дуракам вроде меня не полагается никаких проклятых чудес.

– Это твоё, дорогая? – в голосе Эли было столько сахара… Мне показалось, что теперь долго не смогу раскрыть рот, словно сдуру попыталась прожевать огромный кусок пчелиных сот, полных мёда, и воск намертво залепил мне всю челюсть.

– Нет, – девочка остановилась и прищурилась. Похоже, очки ей не очень-то помогали.

– Нет? – удивилась Эли. – А чей же?

– Не знаю, – тихо сказала девочка. – До свидания.

Эли промолчала.

– До свидания, – сказала я.

Эли посмотрела на меня так, словно я начала срывать с себя одежду.

– Ну, давай, скажи: "Ты умеешь быть вежливой", – подначила я.

– О, да, – она засмеялась. – Несомненно.