Крестики-Нолики

В этом было рациональное зерно. Всю ночь и весь следующий день мы не отлипали от панорамы двора, помойки и крошечного пятачка, где разворачивались местные тачки. Оказалось, что куча машин были по меньшей мере странными: из них никто не выходил, в них никто не садился, они просто некоторое время стояли прямо возле дома – или в радиусе ста метров, – а потом давали по газам и больше не появлялись. Понятия не имею, в чём был подвох – быть может, только в том, что тогда любая тачка вызывала у нас подозрение, даже если из неё вылезал сосед с пакетами из супермаркета или беременная женщина. Большой Стрём продолжал рулить…

Машины приезжали и уезжали. Мы по-братски делили обязанности, курево и еду. Не знаю, были ли мы правы хоть в одном случае из ста. Проверить мы не могли, да и не горели желанием, а от Эла шарахнулись бы, как от чумного. Впрочем, мы шарахались даже от собственного отражения в зеркале. Телефон был выключен и продолжал мирно собирать под диваном пыль.

Большой Стрём кончился через день после того, как была съедена последняя замороженная пицца и последний кусок чёрного хлеба. Мы выключили воду, засунули пакет обратно в жестяную коробку – и вышли из подъезда, стараясь не особо глазеть по сторонам. Эти пятнадцать минут от никова дома до подземки нам казалось, что мы идём по улице нагишом, а на лбу у нас обоих маячит красная точка лазерного прицела снайпера… Каждая минута превращалась в год. Пятнадцать чёртовых лет мы тащились до ближайшей станции – как в кошмарном сне, когда воздух вокруг становится вязким, словно смола.

– Вроде пронесло, – сказал Ник, отходя от кассы. – Пролетели, как фанера над Парижем.

– Если я доберусь до Эла, то вколочу его в землю по самые гланды, – мстительно пообещала я. – И, честно, для него же было бы лучше оказаться за решёткой.

– Факт, – согласился Ник, подавая мне жетон. – И овцы целы, и волки сыты. И пастуху вечная память.

Его рука не дрожала. Почти. Нас снова пронесло – и это опять был объективный факт этого долбанного мира…

…– Лежать не опухла? – Джонсон подвалила к моей койке и замерла, кокетливо оттопырив задницу.

– Швартуйся, – гостеприимно пригласила я.

– Так как оно? – Джонсон приземлилась. Мебель под ней придушенно всхлипнула, точно собиралась крякнуть и развалиться на части. – Ещё из ушей не лезет?

– Здесь и сейчас я хочу лежать. И я буду лежать, – я подавила зевок.

– Ясен пень, что здесь и сейчас, а не завтра и на луне, – с сарказмом сказала она.

– Я это к тому, что надо жить здесь и сейчас, – философски уточнила я. – Похоже, что только так.

Джонсон завозилась, где-то рядом с моей подушкой звякнуло стекло.

Мне стало интересно.

– Здравая мысль, – невинно сказала она. На тумбочке стояла бутылка. – А не ударить ли нам внезапно кувалдой с тыла?

Чёрт подери, ведь мне не хотелось выпить. Мне почти никогда не хотелось выпить, хотя бы потому, что я всегда вовремя вспоминала, что бывает после, и это самое после – в таком виде – меня не радовало.

– Здравая, – неожиданно для себя согласилась я и встала, чтоб притащить банку с водой, или с компотом, или ещё какой-нибудь жидкостью в качестве растворителя.

– Ты куда? – быстро спросила Джонсон, будто испугалась, что я решу слинять.

– Вода, Джонсон, – наставительно пояснила я тоном гурмана. – Включи мозги. Прошлого раза мне хватило выше чердака.

– Погоди, – сказала она и тут же извлекла из-под своей койки бутылку, в каких обычно продавали минералку.

Чёрт подери, даже Джонсон заранее запаслась водой, а, значит, и закуской, и, может, снова чем-нибудь ещё… Даже она видела, что я не пошлю её к едрене-матери и ко всем дьяволам преисподней. И – да, мне было уже всё равно, если это стало видно невооружённым взглядом. Мало того, я бы не сказала ни слова против, если бы вместе со спиртом невзначай материализовалась пара ампул промедола.

Или чистой аптечной морфы.

Мне просто не фига было делать. Думать я резко не хотела, а не думать не могла. Морфий подвесил бы меня здесь и сейчас, в центре этого дня с прозрачным воздухом и запахом прелых листьев.

А потом бы я пошла к Адели, и она сказала бы… эээ… сказала бы, например: "Это плохо, Ева", или что-нибудь вроде того. И я бы ответила "ну, прости", или "извини" – и это "извини" теперь получилось бы, как по накатанной… А она сказала бы: "Это твоё решение, Ева", и принялась бы протирать свои очки, нарочито спокойно – только она могла устроить такое шоу всего лишь из протирания очков. А может, я просто не встречала раньше кого-то похожего… И мне тут же стало бы стыдно, хоть немножко, а её глаза были бы, как всегда, немного припухшими… А потом мы смотрели бы в окно – просто так; и пили бы чай – тоже просто так. И это ничего не значило бы – кроме того, что мы хотим смотреть в окно и пить чай. Вдвоём, здесь и сейчас…

Но здесь и сейчас я была в компании Никсы Джонсон и спирта. Она разлила его в чашки, стоящие на полу, и задвинула бутылку под койку.

Надо же, сейчас это было уже не так страшно. Может, в этот раз она налила побольше воды, а, может, мне просто стало настолько до лампочки…