Крестный ход над Невой

Стала матушка игуменией Введенского девичьего монастыря в Тихвине в страшные, смутные, послереволюционные времена. Тут и братоубийственная война ещё не отбушевала, тут и гибель царя, тут и нападки на Церковь, гонения, первые казни церковнослужителей. Потом монастыри позакрывали, корпуса, где монахи жили, поотбирали, только в храмах богослужения ещё некоторое время продолжали теплиться. Переселилась моя матушка-голубушка тогда на колоколенку жить, поближе к небу. А когда и храмы закрыли, и уже откровенные гонения начались, шагнула моя родимая безбоязненно в оби тель Самого Бога!

Не всякий мужчина смог бы в ту минуту так же смело и безбоязненно стоять, как эта пожилая монашенька стояла перед следователем!

– Это матушка Иоанникия была в преступной группе? – с негодованием спросил Стёпа.

– Она самая. Сейчас, погоди чуток, я тебе и матушку-игумению нарисую, и остальных преступников… – Петруша начал с пристрастием вглядываться в каждый свободный лист своего альбома, чтобы ни одной соринкой не умалить своего уважения к памяти подвижников.

Игумению он нарисовал не в клобуке, а в простом апостольнике и в пуховом платке, повязанном на плечи от холода. У матушки Иоанникии оказалось простое, доброе лицо и натруженные, большие руки.

«Так и не скажешь, что эта бабушка такая мужественная. Интересно, где же в ней вся эта стойкость была спрятана?..»

– В душе, радость моя, в душе, в которой жила только Вера и Любовь, – сказал Петруша, продолжая рисовать.

– Деда, почему ты всё знаешь?! Откуда?! – не выдержал наконец Степан. – Я разве вслух задал свой вопрос? Или ты читаешь мои мысли?!

– Ой, как же это дураку мысли чужие читать, если и газеты ни одной за всю жизнь не прочитал? – усмехнулся Петруша. – Всё в душе… Сидим мы с тобой рядышком, и души наши беседуют. Что тут такого удивительного? Вот лучше посмотри, я «главаря банды» почти дорисовал! Только не фоторобот, как на преступников обычно составляют, а икону! Пожалуй, нимбы дорисую и матушке, и отцу Иоанну, чтобы сразу было понятно, что к чему…

На листе рядом с игуменией Иоанникией уже появился седой священник в протоиерейской митре и с крестом в руках. Крест был таким тяжёлым, что его, видно, было трудно держать, поэтому он упал на правое плечо батюшки. Степан без пояснения понял, что имел в виду Петруша. Крест этот был не богослужебным, это был его собственный тяжёлый, мученический крест…

– Дело их так и называлось: «Сарв Иван Романович и другие».

– Мученик Сперат и иже с ним? – вспомнил Степан про допрос Сперата и бывших вместе с ним христиан, обезглавленных за веру в Единого Бога.

– Да, так и есть! – обрадовался Петруша, что мальчик запомнил его рассказ. – А здесь получается – мученик Иоанн и иже с ним!

Отец Иоанн был большим подвижником! Он и служил, и Закон Божий преподавал во многих школах, как священномученик Карп Эльб, и Общество трезвости возглавлял. Кому нужны жалкие пропойцы?! Да никому! А батюшке и на них любви хватало. Ведь в Общество трезвости не только принципиальные трезвенники приходили, бывало, такие приползали, на которых и смотреть-то противно, а батюшка им руку помощи протягивал.

А потом всё рухнуло! Путь был разрушен, но отец Иоанн не испугался, не попятился, а продолжал идти вперёд, потому что твёрдо знал, что только там, за руинами, Правда. Церкви закрывали, священников репрессировали. Батюшка Иоанн до самого конца дошёл, но от своего служения не отказался.

Первый раз его арестовали в 1934 году, но тогда отпустили, правда, как потом стало ясно, ненадолго. В том же году схватили тихвинского благочинного, его осудили и отправили в лагерь отбывать наказание за то, что был хорошим священником. А на его должность назначили отца Иоанна. А он и не отказался. Понимаешь? Это я и называю руинами. Батюшка Иоанн его путь-служение продолжил и судьбу свою дальнейшую прекрасно понимал.

Через три года отца Иоанна опять арестовали и тогда уже обвинили в создании «контрреволюционной группы» и расстреляли. В том подвале, где батюшку убивали, стояли два ведра: в одном – одеколон, чтобы запах смерти приглушить, а в другом доверху водка была налита, и палачи пили эту водку, чтобы уже совсем совесть свою утопить, чтобы в пьяном мороке лиц не запоминать, со счёту сбиться. Понимаешь? Вот и получается, что ни совесть, ни трезвость на тот момент не были нужны новой власти. Нужен был страх и коллективное сознание – новый человек, новые нормы.

– Да-а-а… – протянул Степан, вообразив это большое ведро с водкой, закапанное кровью. – А батюшка Общество трезвости как раз возглавлял…

– Да… И совесть до последнего в людях разбудить старался… – кивнул головой Петруша. – Понимаешь, что считалось тогда «контрреволюционной пропагандой»?!

Затем Петруша нарисовал и следующего «преступника». Это был преподобномученик игумен мужского Тихвинского монастыря, отец Арсений Дмитриев. Ему было шестьдесят пять лет, когда его расстреляли… Из этих шестидесяти пяти лет он посвятил Богу и людям тридцать восемь.