Крестоносец

На следующее утро я проснулся рано, с дурным привкусом во рту и раскалывающейся головой, и удивленно уставился на Абу, который разглядывал меня. Ранее мне уже мерещилась фигура, что распростерлась в предрассветной мгле и внимала лившейся из окна молитве, но полное осознание пришло, только когда я сел.

— Ты не сбежал, — проговорил я хрипло.

— Я дал вам клятву, господин. И теперь принадлежу вам. — Турок затряс головой. — Я должен снова поблагодарить вас за то, что вы меня пощадили.

Я кивнул, подумав, что должен немедленно поговорить с королем.

Рис все еще не существовал для этого мира, и неудивительно: он выпил вдвое больше, чем я. Тем не менее Абу поглядывал на него. Все еще опасается, что мой оруженосец причинит ему зло, подумал я. Следовало уладить это.

Я пнул Риса. Тот буркнул что-то, но не проснулся. Я повторил попытку, на этот раз ударив сильнее.

— Вставай, парень. Солнце уже высоко.

Рис застонал и с головой укрылся туникой, служившей ему подушкой.

Я обратил внимание на озадаченный взгляд Абу и напомнил себе, что сарацины не пьют.

— У него похмелье. Он плохо себя чувствует. Вчера принял слишком много вина.

Абу ничего не понял. Я не знал, как объяснить ему.

— Я в бани, — сказал я. — Хочешь пойти?

— Да, — ответил он, и лицо его из озадаченного стало удивленным.

— Думал, мы, христиане, никогда не моемся? — спросил я, усмехнувшись.

— Многие — нет; судя по запаху, многие этого не делают.

Это обвинение сложно было опровергнуть, и я хмыкнул:

— Ладно. Однако тот, кто сейчас стоит перед тобой, моется. И Рис тоже. — На этот раз я отвесил валлийцу настоящий пинок. — Поднимайся, лежебока!

Вымытый, чистый, с приятно-влажными волосами, я снова почувствовал себя человеком и направился обратно в цитадель вместе с Рисом и Абу. Эти двое делали вид, будто не замечают друг друга, что устраивало меня. Проходя через главные ворота по дороге в бани, мы поймали много удивленных взоров. На обратном пути происходило то же самое. Караульные пропустили нас без помех, но запретить смотреть я не мог, поэтому они еще долго провожали взглядами Абу.

Юноша это чувствовал — на смуглом лице явно читался страх. Он уверен, подумал я, что, если останется один, его ждут побои, а то и смерть.

— Не бойся, — сказал я. — Мы сейчас пойдем к королю.

Абу с ужасом воззрился на меня.

Я сделал вид, что ничего не заметил, и задался вопросом, не совершаю ли я большой ошибки.

Рис, с красными глазами, угрюмый, держался за больную голову, безразличный ко всему.

— Ступай и съешь что-нибудь, — сказал я, отсылая его.

Он поплелся прочь, явно довольный тем, что не нужно показываться на глаза Ричарду.

Стражей, стоявших у дверей в покои Ричарда, вид сарацина не обрадовал, как и их товарищей у главных ворот. Мне пришлось поднять голос и напомнить им, кто я такой и как высоко стою в глазах короля, прежде чем нас впустили. И все равно доверием они не прониклись: вопреки моим возражениям, двое отправились сопровождать нас.

Мы застали короля завтракающим в обществе Беренгарии, Беатрисы и Джоанны. Я возликовал, и не только потому, что увидел любимую. Мне подумалось, что в присутствии трех женщин есть надежда избежать монаршего гнева за то, что я оставил Абу в живых.

При виде нас государь откинулся на спинку и запустил пальцы в бороду. Лицо его не выражало никаких чувств, зато взгляд был как у сокола: зоркий, холодный и жестокий.

Беренгария тоже заметила нас.

Джоанна, сидевшая спиной к двери, увидела меня последней. Радость захлестнула меня при виде удовольствия, отразившегося на ее лице. Она послала мне короткую улыбку, поймать которую мог только я.

— Руфус, слишком ранний час для посещения, тем более с таким странным спутником.

Голос короля не излучал тепла, но и не был ледяным.

— Прошу прощения, сир.

Я опустился на колено. Абу, к моему облегчению, сделал то же самое. Я заранее велел ему повторять все за мной.

— Встань.

Я повиновался и встретился с его устрашающим взглядом.

— Кто этот сарацин и почему он здесь?

Ричард положил в рот кусок инжира и принялся жевать.

Я решил взять быка за рога.

— Это один из пленников, сир.

Королевская бровь вскинулась.

— Знатная особа, удерживаемая ради выкупа?

— Нет, сир.

— Нет?!

Нервы мои натянулись, как тетива арбалета.

— Я пощадил его, сир, — выпалил я. — Он совсем молод и не воин. А еще бегло говорит по-французски. Я подумал, что он может послужить нам как переводчик.

Ричард воззрился на Абу, тот сглотнул.

— Это так? — спросил король. — Ты говоришь по-французски?

— Да, сир, — сказал юноша. — Я рос вместе с сыном пуленского лорда. Французский язык знаком мне как родной.

Слушая его, Джоанна улыбнулась и шепнула что-то Беренгарии, которая приняла любопытствующий вид. Юность моей возлюбленной, как я знал, прошла на Сицилии. Ей прислуживали сарацинки, и ко многим из них она была очень привязана. Кое-кто все еще оставался при ней, хотя две сбежали в лагерь Саладина под Тель-ал-Айядийей, выдав тем самым свою истинную сущность. Несмотря на это, было ясно — по меньшей мере, для меня, — что она видит в Абу человеческое существо, а не язычника, заслуживающего смерти.