Крестоносец

С сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, я отсалютовал ему клинком. Его признание было для меня дороже победы, одержанной над превосходящими силами врага.

— Я никогда не причинил бы вреда моей сестре, — сказал он ни с того ни с сего.

— Я понял это, сир.

Как мне показалось, это стояло ближе всего к тому, что можно счесть извинением.

Вот так восстановилась моя дружба с Ричардом. Подозревал он нас с Джоанной или нет, я не знаю — об этом не говорилось. Все было прекрасно в мире, и я внушал себе, что даже если дни, которые придут вслед за случившимся на дороге в Бомбрак, не будут безоблачно счастливыми, они хотя бы не сулят беды.

Если Бог слышал эти мои слова, то, видимо, смеялся.

Дождь начался седьмого ноября и после этого хлестал без остановки. Плотные серые тучи ползли над землей так низко, что окутали ее, словно саваном. Из них на войско капала, лилась, текла вода. Несколько раз шел снег. Днем штормовой ветер норовил сбить нас с ног, а ночью — сорвать палатки. Дороги, и без того грязные, превратились в непролазную трясину, по которой повозка могла проехать лишь при условии, что дюжина сильных мужчин будет толкать ее от одного островка мокрой травы до другого. Мы радовались, когда удавалось проделать две мили за переход. Зачастую выходило меньше.

В последнюю неделю ноября переговоры с Саладином прервались и, по взаимному молчаливому согласию, не возобновились. Вражеский полководец отбыл на зимние квартиры в Иерусалим, мы же дошли до города Рамла, проделав меньше половины пути до цели. Там нам предстояло пробыть месяц с лишним, а возможно, и до весны. Ужасные условия не облегчали жизнь, как и ливни. От дождей и бесконечной сырости заболевали люди и животные, одежда постоянно была влажной, оружие и доспехи ржавели. Даже солонина гнила в бочках. Удивительно, что боевой дух оставался высоким. Сопровождающие войско священники громко и красноречиво вещали о награде, которая с недели на неделю ожидает нас в Иерусалиме. Слухи дошли до Яппы; отставшие и лежавшие там больные потянулись на повозках в наш лагерь, предвкушая, как вскорости поклонятся святой гробнице.

«От нашего лагеря до Священного города меньше двадцати пяти миль» — эти слова я часто слышал от наших людей. Они добавляли, что до главной цели остается только руку протянуть. Меня мутило уже от фразы: «Недельный переход, только и всего!» Похоже, многие отказывались замечать то, что было прямо у них под носом: непролазную грязь, недостаток провизии и фуража, жуткую погоду, которая не улучшится еще много месяцев.

На каждом совете, который Ричард держал со своими начальниками и великими магистрами военных орденов, приходили к одному и тому же решению. Даже если мы доберемся до высоких, охраняемых многочисленным гарнизоном стен Иерусалима, у нас не хватит солдат, чтобы окружить их. Любая попытка начать осаду была чревата провалом: с нами расправятся либо турки, либо болезни и голод. И если бы мы чудом овладели Священным городом, ничего хорошего это не сулило. По меньшей мере половина воинов, сочтя выполненным свой обет перед Богом, тут же отправилась бы домой. Силы войска были бы опасно подорваны, и городу угрожало бы вернуться в руки первого же сарацинского отряда, который объявится перед его воротами.

Хотя большинство людей этого не видели, Ричард и ближайшие его советники постепенно приходили к непростому выводу: лучше всего отойти к побережью и восстановить Аскалон. Перерезав основной путь снабжения сил Саладина, мы получим необходимую передышку и разошлем во все христианские королевства срочные обращения. Требовалось, чтобы Крест приняли еще тысячи людей — только с их подмогой можно было рассчитывать на взятие Иерусалима.

Однако французы и отряды из других стран не соглашались, и мы оказались в тупике. На восток идти мы не могли, на запад тоже и поэтому сидели в Рамле, мокрые, замерзшие и несчастные.

Жуткая погода не положила конец разведке, набегам и стычкам. За вылазкой следовала ответная вылазка, за засадой — внезапный удар. За пять дней до Рождества граф Лестерский попал в плен во время ожесточенной сшибки, закончившейся победой наших рыцарей, и провел в неволе всего пару часов. Де Шовиньи сломал тогда руку, но ему повезло остаться в живых, в отличие от нескольких других воинов. Напряжение спало вскоре после известия о том, что Саладин распустил войско до весны. За два дня до Рождества Ричард объявил, что будет держать свой двор в восьми милях к югу, в Торон-де-Шевалье — Абу называл это место «Аль-Латрун», — где располагались развалины тамплиерского замка.