Крестоносец

Пятнадцать дней спустя весь остров Кипр оказался в руках Ричарда. Короткая яростная кампания закончилась бы еще быстрее, если бы не болезнь — очередной приступ проклятой четырехдневной лихорадки, — свалившая короля под Никосией. Он разделил войско на три отряда и сам возглавил один из них, а два других отдал под начало Ги де Лузиньяна и опытного рыцаря по имени Роберт де Тернхем. Прибрежные города сдались без сопротивления, крепости Исаака в труднодоступной горной местности тоже покорились Ричарду. Исаак не проявил себя храбрым полководцем и, оседлав Фовеля, сбежал на восток, отважившись устроить лишь одну засаду — неудачную. В итоге он, поджав хвост, спрятался в монастыре. Со сдавшимся императором обращались вежливо, но Ричард, со своей язвительностью, удовлетворил смиренную просьбу Исаака не заковывать его в железо следующим образом: для бывшего властелина изготовили кандалы из серебра и золота. Дочь императора, Беатриса, девочка тринадцати лет, тоже стала пленницей и была передана на попечение Беренгарии и Джоанны.

Военные действия прекратились, и королевские сборщики припасов принялись за работу во всех городах и замках острова. Все мало-мальски ценное изымалось ради похода в Святую землю. Когда добро хлынуло потоком, нам показалось, что своим богатством Кипр не уступает владениям легендарного царя Креза.

Города Кандайра и Херинас расщедрились на золотые кубки и блюда, подносы и серебряные сосуды, котлы и бочки. В крепостях Дье-Дамур и Буффавенто обнаружились позолоченные седла, уздечки и стремена, отделанные дорогостоящими каменьями. Помимо этого, нашлись роскошные одеяния из алой ткани и восточного шелка и много других сокровищ. Амбары ломились от ячменя и пшеницы, подвалы торговцев были заставлены бочками с вином. Еще всех грифонов обложили налогом: каждый обязан был отдать половину своего состояния.

Огромное количество золота и серебра представляло для короля ценность лишь постольку, поскольку на эти средства он мог вести войну в Утремере. Куда сильнее его порадовал Фовель, быстроногий скакун Исаака, вскоре сделавшийся любимым конем Ричарда. Иногда казалось, что Фовелю король уделяет гораздо больше внимания, чем Беренгарии. Признаюсь, я негодовал: вольный делать что хочет, он не проводит время с любимой, а мне, сгорающему от желания увидеться с Джоанной, лишь изредка удается побыть в ее обществе.

Не в силах ничего изменить, я погрузился в подготовку к нашему путешествию.

Утро шестого июня было отмечено большим торжеством. Лишь накануне мы отплыли с Кипра, и вот уже показался берег Утремера. Рис стоял рядом со мной на палубе, его худое лицо светилось воодушевлением. С нами шли двадцать четыре корабля, но так как выдалась хорошая погода, остальной флот, видимо, был неподалеку. К берегу мы пристали у госпитальерского замка Маргат, примерно в ста пятидесяти милях к северу от Акры. Там король передал Исаака, все еще пребывавшего в золотых и серебряных оковах, на попечение начальника гарнизона, отдав приказ никогда не отпускать пленника на волю.

Проведя спокойную ночь на якоре, поутру мы двинулись на юг, проплыв мимо нескольких небольших городов, крепостей и большой башни в Джебейле. Печально было думать, что едва ли хоть что-нибудь из этого осталось в руках христиан. Тем более тяжелое огорчение ждало нас вечером. Защитники могучей островной крепости Тир, подвластной Конраду Монферратскому, отказались впустить нас в гавань, хотя бы только для того, чтобы пополнить запасы воды.

В разговоре с человеком на стене Ричард никак не выразил своих чувств, но когда мы снова вышли в открытое море, его гнев вырвался на волю. Расхаживая по палубе, он проклинал Конрада и Филиппа, поскольку не сомневался, что французский король — подлый мерзавец, по его словам, — приложил к этому руку. Оба мерзких ублюдка, должно быть, родились от одной суки-матери.

Все обходили его стороной. Лучше переждать гром и молнию, и со временем погода улучшится.

Однако в тот день дурное настроение Ричарда не спешило меняться. Он рявкнул на Филипа, предложившего кубок с вином, отвесил затрещину кривоносому моряку, рискнувшему пройти слишком близко, а капитану устроил выволочку без всякой причины. Моя попытка отвлечь его разговором закончилась коротким взмахом руки, повелевавшим убираться. Фиц-Алдельм принес на бак, где стоял король, терьера Пти, но даже этот трюк не сработал. Ричард разок погладил собаку и снова уставился в море.

Так продолжалось до полудня. Солнце высоко стояло в небе, море сверкало как лист чеканного серебра. И тут король вдруг вскричал:

— Корабль!

С полдюжины человек, включая меня, выскочили на палубу — мы прятались от палящего зноя под парусиновым навесом. Я добрался до короля первым.

— Где, сир?

Он указал налево, в сторону поросшего лесом берега.

Я увидел его. Шедший примерно в миле от нас корабль был большим, с тремя мачтами.

— На нем христиане или язычники, сир? — пылко спросил я.

— Скоро увидим.