Крестоносец

Затем мысли мои обратились к четверым караульным — стоит Фиц-Алдельму расспросить их, и я пропал. Я обнаружил, что прибыл как раз к смене: передавшие свои обязанности жандармы, зевая, отправились отдыхать. Поболтав с новыми часовыми, я выяснил, что они состоят в другом отряде, не в том, что предыдущие. И приободрился. Если подозрительность побудит моего врага устроить допрос первой смене караульных, он упустил случай.

В животе урчало, и я отправился искать Риса, который наверняка уже встал и готовил завтрак. Я еще не придумал, что скажу ему о своих ночных похождениях. Надо было посвятить во все и его тоже, но я хотел как можно дольше сохранять тайну своего свидания с Джоанной, наслаждаясь ею в одиночестве, как сокровищем. Достаточно сослаться на приступ бессонницы, вызвавший желание погулять, подумал я. У Риса не будет причин усомниться. Еще я решил попросить его приглядывать, если получится, за Фиц-Алдельмом.

Тремя днями позже Ги де Лузиньян был провозглашен королем Иерусалимским — это сделал его брат Жоффруа. Конрад Монферратский, чье положение стало шатким после происшествия с пизанцами и генуэзцами, проворно сбежал в Тир, свою неприступную твердыню.

— Скатертью дорога, — сказал Ричард, когда ему доложили об этом.

Прошла седмица с лишним, к королю с каждым днем возвращались силы. Я заказал благодарственную мессу: пусть Всевышний знает, что я признателен ему за недавнее вмешательство.

Наши камнеметы продолжали крушить стены Акры, по временам происходили стычки с турками, но полноценного приступа не было. Ежедневно отряжались дозоры, но участвовать в них рвалось столько народу, что мне не всегда доставалось место. Рыцари двора упражнялись, этим же занимались Рис, де Дрюн и Торн. Филип присоединялся к нам, когда мог. Мы устраивали поединки на открытом пространстве между лагерями, нашим и Саладиновым, иногда на глазах у неприятеля. Подчас сарацины криками подбадривали нас, и мы махали в ответ. Было странно получать похвалу от заклятых врагов, но я испытывал к ним своего рода уважение, смешанное с любопытством.

В свободное от упражнений время мы играли в кости и шахматы, но такие занятия быстро наскучивают. Ежедневные мессы в шатре, приспособленном под походную церковь, тоже стали обыденностью. Я всем сердцем надеялся освободить Иерусалим и получить прощение за убийство Генри, но часовое богослужение на латыни, в котором я разбирал едва пару слов, не приближало меня к заветной цели.

Главным событием каждого дня стало пребывание у короля. Но из-за непрестанного потока посетителей мы редко оставались наедине. Я научился смиряться с этим. Остаток жаркого, словно проведенного в печи, дня тянулся мучительно долго: я часами лежал в шатре, обливаясь потом, в ожидании захода солнца. Ричард ложился рано, и по вечерам я бывал свободен. Я мылся, переодевался — менял тунику и шоссы, — делил трапезу с Торном, де Бетюном и де Шовиньи, а затем, распрощавшись, шел спать. Начиналось нетерпеливое ожидание того, когда наступит глубокая ночь и пора будет отправляться на свидание с Джоанной. После встречи с белокурой красоткой Алиенорой я ни разу не увлекался женщиной до такой степени. Я думал о Джоанне каждую минуту дня, а по ночам она мне снилась.

Казалось несколько кощунственным использовать поздний призыв муэдзина как способ отмечать время, но это было весьма удобно. Как только из Акры доносился заунывный клич, я отправлялся в путь. Пробраться в ее шатер стало проще — она пожаловалась, что постоянное хождение стражников не дает ей спать. Теперь дозорные проходили мимо шатра только раз в час, предоставляя нам больше свободы.

Стоило мне войти, как мы сразу приступали к делу. Мы срывали друг с друга почти всю одежду — тут Джоанна в прямом смысле брала власть в свои руки — и валились на постель. Свидания не сводились к совокуплениям. Часы напролет мы страстно обнимались, разговаривали, тихонько смеялись. Нас многое объединяло: привязанность к семье, к животным, желание смеяться над одними и теми же вещами, любовь к хорошей еде и вину. Наше чувство быстро крепло: мы называли друг друга «сердце мое» и чахли в разлуке.

Рис вскоре стал с большим подозрением относиться к моим поздним отлучкам. На третью ночь он пригрозил, что пойдет за мной и позаботится о моей безопасности. Слегка успокоившись, я посвятил его в свою тайну. Парень сначала отказывался поверить, потом обрадовался. Я взял с него клятву молчать и рассказал о злополучной встрече с Фиц-Алдельмом у шатра Джоанны. Видя, как в его взгляде вспыхнула смертельная ненависть, я напомнил валлийцу, что он дал слово оставить врага мне. Я не хотел ничем омрачать свои встречи с Джоанной. Ненависть к Фиц-Алдельму, естественно, никуда не делась, но изрядно поостыла под влиянием страсти. Если я расправлюсь с ним, напоминал я себе, я поставлю под угрозу все: мне грозит наказание от короля за причинение вреда товарищу-рыцарю и вечное проклятие за еще одно убийство. Поэтому я старался не лезть на рожон и до поры задвинул свою вражду поглубже.