Крестоносец

— Твоя беда прекрасно знакома мне. Мой наследник тоже очень мал. Но это не сказывается на моей решимости исполнить долг. Спрашиваю тебя снова: намерен ты сдержать данную перед самим Господом клятву вызволить Иерусалим из рук сарацин?

— Не тебе говорить о священных клятвах! — прокричал Филипп, разъярившись.

— Почему это?

— Ты дал клятву жениться на моей сестре Алисе, а потом заставил ее ждать двадцать лет. Ладно бы все кончилось хорошо — нет, ты променял ее на дочку мелкого испанского царька! А мог бы жениться на сестре короля Франции!

— Мы решили этот спор полюбовно несколько месяцев тому назад. Тебя, помнится, вполне устроило уплаченное мной возмещение. — Голос Ричарда сделался ледяным. — Но если хочешь вернуться в прошлое, все мы… — он показал на внимательные лица, — можем еще раз выслушать причины, по которым я отказался брать в жены твою сестру. Начинать?

Напряжение ощущалось физически. Все в трапезной знали о связи между Алисой и королем Генрихом, отцом Ричарда, но если бы тот снова принялся перечислять подробности, это было бы крайне унизительно для Филиппа. Сказывалось и то, что большинство присутствующих собирались пойти против воли своего государя и остаться, продолжая вести войну.

Лицо Филиппа перекосилось от ненависти.

— Не вижу необходимости касаться этого вопроса.

Ричард криво усмехнулся.

Если сравнивать это с поединком, подумал я, он только что выбил меч из руки французского короля. Но Филипп еще не был побежден.

— Я согласен остаться в Утремере при одном условии, — заявил он.

— Каком же?

— Перед отъездом из Франции мы оба поклялись поровну делить всю добычу, захваченную в походе. И подтвердили эту клятву в Мессине. Отдай мне половину богатств Кипра, и я останусь.

— Довод не из новых. Ты писал мне об этом со своего одра болезни. И в этот раз я отвечу тебе точно так же, как тогда: я уступлю тебе половину взятого на Кипре, если ты отдашь мне взамен половину домена Филиппа Фландрского, то есть Артуа.

После приключившейся недавно кончины графа его земли отошли к французской короне.

— Что скажешь? — продолжил Ричард. — Кипр делим пополам, и Артуа пополам.

Повисла мертвая тишина. Трапезная напоминала поле боя, где противники решили отдышаться, прежде чем сойтись в последней решающей схватке. Я переводил взгляд с каменного лица Ричарда на Филиппа, чьи мясистые щеки были густо усеяны красными прыщами, и обратно.

Ричард перешел в наступление:

— Без сомнения, присутствующие здесь сеньоры и рыцари предпочли бы, чтобы ты остался в Утремере. В душе своей они желают, чтобы ты повел их дальше, к победе над сарацинами. Почему бы не сделать так, заслужив неувядающую славу?

Загнанный в угол, под пристальными взорами собравшихся, Филипп не мог больше отмалчиваться.

— Половину Артуа ты не получишь.

— Но это ведь совсем небольшая цена в обмен на право въехать в ворота Иерусалима и вознести хвалу Всевышнему в церкви Гроба Господня!

— Убирайся! — вскричал Филипп.

Coup de grâce, удар милосердия, коим приканчивают поверженного противника, был нанесен, и французский король не смог его отразить.

Ричард обвел взглядом обедающих, сливки Франции.

— Как понимаю, большинство вас желает исполнить священный обет, который вы дали, принимая Крест?

Он помолчал.

— Я остаюсь, — громко заявил граф Генрих.

Одна из голов склонилась в знак согласия. Затем другая.

— Да, — раздался чей-то тихий голос.

Заговорил другой человек, третий. Кивков становилось все больше.

У Филиппа затряслись губы. Он был разъярен и бессилен.

— На Иерусалим! — крикнул Ричард.

Снова повисла тишина, сердце мое тревожно заколотилось.

— Иерусалим! — раскатился под каменными сводами клич.

Я с облегчением выдохнул. Ричард не просто победил. Говоря по-военному, он сокрушил Филиппа. Взгляд французского короля свидетельствовал о том, что он никогда не забудет — и не простит — эту минуту.

По дороге из трапезной я ощутил смутное беспокойство при мысли о том, что Ричард нажил еще одного смертельного врага. Я бросил взгляд на его беспечную, улыбающуюся физиономию. Король смеялся и шутил с де Шовиньи и де Бетюном.

Если даже мой господин все понимал насчет Филиппа, он не придавал этому значения.

Оставалось узнать, как скажется понесенное Филиппом унижение на будущем Ричарда.

Желая услышать о стычке с Филиппом, Джоанна уклонялась от моих поцелуев, пока я не рассказал все до мелочей.

— Ну почему Ричард не в силах обуздать свою гордыню? — воскликнула она наконец. — Не стоило так позорить Филиппа. Пусть он его презирает, но Филипп тоже король. И так же, как Леопольд, возвращается домой. Мой брат может пожалеть об этом.

— Леопольд — это пузырь, наполненный горячим воздухом, — сказал я, помрачнев от тревоги, которую вновь пробудили во мне ее слова.

— Допустим. Но Филипп — совсем другое. Зачем делать из него совсем уж непримиримого врага?

С этим сложно было не согласиться. Мне в голову пришла мысль.

— Меня он слушать не станет, а вот тебе сделать это удобнее, — сказал я. — Что, если ты поговоришь с ним?

Она фыркнула, совершенно не по-девичьи.

— Он не станет внимать моим советам, Фердия. Я всего лишь женщина.