Кричи громче

– Опять поссорились? – Олька не скрывает любопытства.

– Угу.

Точнее, я послала его к чертовой матери.

Ненавижу!

– Понятно.

Отворачиваюсь, но заслышав характерное чирканье зажигалки и уловив забивающий ноздри запах никотина, тут же возвращаю внимание к подруге.

– С ума сошла? Сейчас папа приедет!

– Ну, так твой… – недовольно фыркает. – Не мой же.

– Выброси, Оль, – требую, теряя терпение.

– Ладно, – раздраженно швыряет горящую сигарету в палисадник.

Чертыхаюсь и наклоняюсь, чтобы затушить ее и отнести в урну. Машинально извлекаю антисептик и обрабатываю руки. И все равно как будто грязной себя ощущаю.

Нестерпимо хочется домой.

– Титова… – покачиваясь, привлекает мое внимание Овсянникова. – Ты правда не видишь, что ли?

– Что?

– Градский влюблен в тебя! Он же…

Не даю ей договорить. Действую быстрее, чем успеваю подумать. Я… Я залепляю ей пощечину. Господи, я просто замахиваюсь и бью ее по лицу. Клянусь, это случается впервые. Агрессия мне не свойственна, даже мысленно. И уж тем более я не поступаю так с друзьями.

Искренне раскаиваюсь в содеянном. Но принести извинения не получается. Меня охватывают какие-то непонятные чувства. Они не дают говорить. Дрожат в груди и отчего-то жгут кожу.

Да я бы и не успела что-то сказать. Дверь за нашими спинами распахивается, и на улицу выходит Градский. Один. Взглянуть на него не решаюсь. А он просто хватает меня за руку и тянет в сторону ворот.

– Карета подана, принцесса, – провозглашает с привычной ухмылкой. – Пора домой.

В глаза ударяет свет фар, узнаю номерной знак и незаметно выдыхаю. Только вот как будто не до конца. Что-то странное сгущается в груди и никак не желает рассеиваться.

– Ты ревнуешь? Яр? – возвращаюсь к реакции, которую увидела в его глазах до того, как потух экран телевизора. – Ярик, отвечай…

– Да, я, мать твою, ревную! Не хочу, чтобы тебя целовал кто-то, кроме меня, – обрушивает одним махом.

Я тоже свирепею. За все сразу. Его и свои ощущения.

– Ты не должен меня ревновать!

В груди закипают какие-то процессы: со щелканьем, скрежетом и гудящей вибрацией. Даже не пытаюсь их остановить.

– Не должен?

Я не должна. И он не должен.

– Нет! Это неправильно. Это испортит самое главное.

– Что же?

– Нашу дружбу. Это ведь самое главное!

Слышу, как Ярик скрежещет зубами. А потом рывком приближается и кусает меня за щеку. Вздрагиваю и едва сдерживаю визг.

– Сначала провоцируешь, в душу мне лезешь со своими вопросами, знать все хочешь… Что здесь! – не знаю, куда он указывает, но догадываюсь. – А потом… «Ярик, Ярик, ты не должен», – передразнивает мой голос. – Думаешь, мы выйдем отсюда здоровыми, м? – смеется, но веселья в этих звуках отнюдь нет.

– Если думать, то стоило бы озаботиться, выйдем ли в принципе? – со злостью выдаю свой главный страх. – А я не думаю. Я не думаю!

Запрещаю себе.

Тревога прячется глубоко внутри меня, и я не могу допустить, чтобы она прорвалась наружу. Потому что та тьма гуще и опаснее, чем эта снаружи – наша общая.

– Если не выйдем, зачем нам тогда эта дружба?

– Мы выйдем!

– Сама себе противоречишь, святоша! Впрочем, как всегда.

– Это ты… Дошел до точки!

– Да, сука, дошел, – выпаливает с запалом. – А ты не дошла?

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

– Мы выйдем. И… все закончится хорошо.

– Нет.

– Нет?

Губы до крови закусываю. Дышать не могу.

Что он такое говорит?

– Мы выйдем. Но у этой истории будет другой конец. Не тот, на который ты рассчитываешь.