Криминальный диагноз

— Замечательно. Но я еще хотел узнать ваше имя, чтобы попросить вас к телефону, когда буду звонить. Это возможно?

— Да, конечно. Лиз. Спросите Лиз.

— Большое спасибо, Лиз. Всего доброго. Больше я вас не буду беспокоить. Сегодня.

В сердцах разбив трубку о стену, я заглянул на кухню, чтобы убедится в неподвижности Толика. Подошел к нему и обшарил — оружия нет. Жаль. Хочется иметь в руке что-то солидной убойной силы, прежде чем в третий раз за последние сорок минут открыть дверь и переступить порог. Кто-то встретит меня на сей раз?

Никто не встретил. Я спокойно вышел, закрыл за собой дверь, спустился вниз и отправился к метро. Путь мой лежал на вокзал к заветной камере хранения, где во мраке стальной ячейки покоились мои документы и остатки наличности, с которой мне предстояло, быть может, начинать жизнь с нуля.

В камере хранения никаких сюрпризов меня не ожидало. Я спокойно забрал свой конверт, убрал паспорта в карман, а доллары переложил в бумажник.

Я говорю «спокойно», подразумевая, что мне ничто не помешало и что мой вид не вызывал излишнего интереса. На самом деле внутри у меня раскручивался со страшной скоростью маховик, на который вместо ремня были намотаны мои до предела натянутые нервы. В ушах еще звенело пожелание отправить меня вслед за подругой. Что оно означало? Неужели они разделались с Наташкой? Маховик вращался все стремительнее, требуя немедленно куда-нибудь побежать, что-нибудь сделать, чтобы спасти подругу или хотя бы узнать точно, что с ней. Набирая обороты, он норовил намотать на себя вместе с нервами все прочие внутренности, и по моему телу то и дело пробегали неприятные волны, а по коже проносились табуны мурашек.

Что может быть страшнее неизвестности, неопределенности? Знай я сейчас, где она, что с ней и как ей помочь, я бы свернул горы, пробил бы стены, переплыл бы океан и сразился бы с вражьими ордами! Любой подвиг казался мне по плечу, мнился мне делом несравнимо более простым, чем блуждание в догадках: жива — не жива.

Именно потому, что действие было предпочтительней, мне стоило больших трудов сохранять внешнее спокойствие. Нельзя делать больше ни одного неверного шага. И так ясно, что дела мои — хуже некуда, а любая ошибка может стать роковой.

Я понимал, что биться с моими врагами немыслимо. Мне оставалось лишь попытаться перехитрить, переиграть их. Нужен был план действий. План безупречный, план гениальный. И, чтобы составить его, необходимо успокоиться. Необходимо, черт возьми, отодвинуть Наташкину судьбу на второй план, чтобы эмоции не мешали думать.

Тем более что, поразмыслив не спеша, я пришел к выводу, что одну важную ошибку я, кажется, уже сделал. Мне не стоило звонить в Париж с домашнего телефона. Если у нашей мафии и впрямь такие длинные руки, то почему бы этим рукам не дотянуться до европейской столицы, не говоря уж о моей телефонной линии? Нехорошо, если они узнали теперь и про эту Нину Полеску. Очень нехорошо.

Итак, мне предстояло определиться с планом на будущее. Но прежде я хотел бы все-таки попытаться восстановить в памяти хоть что-то из того вычеркнутого дня. У меня был шанс сделать это без посторонней помощи. Если не помогал ассоциативный метод осмотра содержимого карманов, то существовал другой способ: вспоминать «с разгона». Метод вполне научный. Суть его в том, чтобы воссоздать цепочку предшествовавших событий, вытягивая из себя все больше подробностей и мелких деталей по мере приближения к «черной дыре». Хороший метод. Мне он всегда казался более эффективным, чем все остальные, а доктора насоветовали мне их десятка два. Такой уж это народ — доктора: толку от них никакого, все на уровне теорий, концепций, учений. Неудивительно, что почти все медики мечтают заделаться психиатрами.

Я зашел в платный зал ожидания, уселся поудобней в дальнем углу и начал вспоминать.

Глава VI

Заварилась вся эта каша довольно давно. Чтобы не возвращаться потом по двадцать раз назад, начну издалека, вернее, издавна.

Можно даже начать с последнего дня той самой недели, которую мы провалялись с Наташкой у меня дома. Я стал рассказывать что-то такое о своем бытие на зоне, что-то, на мой взгляд, смешное. Но то ли я оказался плохим сатириком, то ли еще что, но Наташка слушала меня так, словно я сам себе зачитывал смертный приговор. Рассказ мой в такой аудитории как-то завял.

— Значит, ты даже не был виноват? — спросила она.

— Ну, ты же знаешь, наверное…

— И что ты будешь делать?

— В смысле?

— Ну, тебя ведь подставили… кусок жизни, планы на будущее…

— Да, — кивнул я с чувством и по лагерной привычке уже набрал слюны, чтобы смачно сплюнуть, но вспомнил, что сижу дома в кресле, а под ногами палас.

— Козлы! — выразил я свое отношение к Гришаеву и Валдису.

— И что? — Наталья все добивалась от меня ответа на вопрос, который не задавала.

— Что «и что»?

— Что ты собираешься делать с ними?