Криптонит (СИ)

Конечно. Он воплощение слова «рациональность». Воплощение понятия «разум». Я — воплощение всего противоположного. И точно не упустила бы возможность приблизиться к тому, чтобы помереть на скользкой дороге, врезавшись в фуру.

Наверняка он понял, о чем я подумала (а подумала я: «Ваша колымага ещё двигается? Странно»). Его взгляд снова резанул меня — быстро и слегка больно (всего лишь слегка), будто он и правда мог читать мои мысли.

Так что: я за его спиной, обнаглевшая настолько, чтобы обхватить его за пояс. Он не замирал, не переставал дышать, но я чувствовала, как эта необычность ложится нам обоим на плечи, замедляет поток кислорода в лёгкие. Ощущается как фейерверки.

Снова прикасалась воровато, ожидая, что отрубят руки, как вору. У меня было оправдание: я боялась разбиться (нет).

Так что: я бы посмеялась, если бы не была одной из девочек из фильмов, которая улыбается, нюхая футболку своего парня. Потому что, чувствуя лезвии бабочек внутри, я поняла, что я ею была.

Меня так пугали эти бабочки когда-то — мне казалось, они сжирают меня изнутри, а я не понимаю, что происходит. Они перекручивали внутренности наизнанку, и мне хотелось кричать от боли, смеяться, плакать.

Сейчас мне хотелось лишь быть к нему ближе и одуревшим взглядом скользить по его скуле. С этими бабочками можно было ужиться, а вот без них — уже невозможно.

Я всхлипывала уже по привычке, тут же подавляя эти всхлипы. Я быстро впадала в крайности, и мои эмоции доводили меня до исступления, но точно так же быстро потухала, так что ужас от того, что было, исчез тоже довольно быстро. На смену ему постепенно приходил стыд и отвращение за саму себя — за то, как я себя вела до. За то, какой я была немощной.

Так что оставалось лишь желание гордо вздёрнуть подбородок — то, чем я обычно прикрывала этот стыд. Это я контролировала.

А вот взгляд на Александра Ильича как на своего личного бога — нет. Я бы рада это сдержать, но внутри меня будто пульсировало огромное солнце, и я не могла не смотреть на него робко, сквозь опущенные ресницы, потому что оно меня разрывало, грозясь взорваться. Мне хотелось вцепиться в него навечно. «Вы уже спасли меня, будете спасать всегда? Будете же? Пожалуйста-пожалуйста».

— Теперь вы поставите Дементьеву двойку в году? Типа… ну, завалите его ради меня?

Это был вопрос, заданный шутливым тоном, но в голосе всё равно было слышно скрытое желание крови. И он, со смехом посмотрев на меня через зеркало заднего вида, не мог видеть моего наигранного невинного взгляда сквозь шлем, но, я уверена, видел.

— Ты такая мстительная.

«Мне это нравится».

Почему, почему я услышала это в его голосе?

— Куда вы меня везёте? В ночной клуб? — типа… как взрослую? Я этого не спросила, но оно вертелось у меня на языке, и я надеялась на это. Мне было невыносимо то, как он смотрит на моё отражение в зеркале заднего вида — оценивающе, с медленно изгибающимися в почти умилённую усмешку губами. «Ути, какой котёночек». Хотелось топнуть ногой, а потом расплакаться от злости. Но у меня не осталось слёз, а быть слабой всё ещё невыносимо, так что я просто нетерпеливо заскрежетала зубами и поджала губы.

— Какой ночной клуб, Юдина? Тебе только отсыпаться дома. И не пыхти так злобно.

Я внезапно испугалась. Что я окажусь дома, рядом с Ирой. Что он исчезнет так быстро.

— Не… не надо домой. Меня там ремнём бьют, — мне даже не пришлось подделывать испуг, голос и так тонко блеял. Он сканировал меня. Уверена, видел все мои эмоции даже через этот чёртов шлем. Я старалась выглядеть как можно более честно.

Он повернул голову, чтобы мне было лучше его слышно, и я вздрогнула, увидев его профиль так близко. Увидев его изогнутые в весёлой ухмылке губы.

— Я помню о твоих актёрских талантах, но всё равно сделаю вид, что поверил.

Вспомнив то происшествие на базе, я покраснела.

Но: бабочки, бабочки, бабочки. Что-то было в этом разговоре другое, непохожее на наши прошлые разговоры, что заставляло моё сердце ухать и дыхание учащаться, а мозг взрываться. Потихоньку, по одной клеточке, как пузырьки шампанского.

— Сядем в кафе. Выпьешь кофе, успокоишься… — я хотела нетерпеливо выкрикнуть: «Я уже, блять, спокойна!», но, увидев, куда он меня привёз, не смогла сдержать смех. Особенно глядя на то, с какой досадой он поджал губы, останавливая мотоцикл.

— «Просто выпьешь кофе и успокоишься?» — передразнила я, не переставая смеяться. Он резко взял из моих рук шлем. — У людей Новый год, какое спокойствие?

Это было наше придорожное кафе с дурацким названием «Еду, ем». И даже на улице было слышно, как хорошо там веселились люди среднего возраста под «Седую ночь» Шатунова.

Я немного сжалась, когда мы заходили в эту забегаловку со снежинками на стёклах, мишурой на стенах и липучими буквами, сложенными в «С Новым годом!», и танцующими странные танцы чьими-то мамами. Я подняла на него взгляд, чтобы убедиться — неужели ему было совсем плевать, что нас видели вместе? Да. Плевать. Его профиль был настолько холоден, что впору делать статую греческого бога.