Критский бык

– Мне плевать, тогда гони бутылку и тащи в номер! – нагло потребовала она. – Но сначала найди мои туфли, где-то на крыше валяются, упали, пока этот чокнутый меня по виадукам таскал, все печёнки вытряс, требуется поправка здоровья.

Однако подражание «Мальтийскому соколу» при чрезмерно бравой стилистике также вызвал у слушателя нарекания. Мише показалось, что вольная лексика и амикошонство несовместимы с рассказом о милой девушке Кате, моей тёзке. Пришлось вновь перестраиваться, тем временем «Абсолют» закончился, осталось молоко. Отпивши малый глоток, я осторожно осведомилась, не утомился ли слушатель, поскольку историй много, всего не перескажешь.

Однако Миша пожелал знать, что было дальше и когда появится обещанный шпион. Я обрадованно заявила, что шпион как раз появился, это он сидел в воде, потом ходил за туфлями под балкон. А девушке Кате, едва пришедшей в себя от страшных потрясений, шпион объяснил, что она столкнулась с живым мертвецом, тот как бы существует, а вообще-то нет. Знать о нём ничего нельзя, поскольку кто знал его при жизни, все померли, такое вредное воздействие у сбежавшего мертвеца. Далее шпион сказал Кате, что тайну надлежит накрепко хранить и никому нельзя проговориться, не то живой мертвец опять придёт и заберёт навечно к себе в море. Однако, главная тайна живого мертвеца ждала впереди. Шпион подумал и открыл Кате самый главный секрет. У ожившего покойника водились большие деньги, которые он отбил у каких-то чёрных сил, таким образом сделался их хранителем и одновременно пленником.

Молоко закончилось, я сделала последний глоток и поняла, что рассказ заходит в тупик, вернее подходит к опасной черте, покидает пределы вымысла и стремительно близится к точке спекания с реальностью. Почти в тот же миг я сообразила, зачем развлекаю Мишу дурацкими байками, лежащими в ненужной близости с делами, о которых ему знать совершенно не обязательно. Оказалось очень просто. Каким бы стервецом ни явился гадкий Валька, рассказ приберегался для его ушей, но ввиду прискорбной задержки вылился непроизвольно и обрёл форму, приемлемую для доступной аудитории.

Сам виноват, я имею ввиду бывшего друга Валентина. Не вылез бы с хамскими комментариями по поводу моей личной жизни, то получил бы информацию из первых рук, я бы постаралась для компаньона и не такую сказочку сплела. Для Миши, понятно, пошел в дело упрощенный вариант, но сдержаться сил не хватило, привыкла обсуждать дела коллегиально, а коллега не дождался, чёрт его дёрнул! Мало того, что дурак прошёлся по малой изысканности любовной атрибутики, так догадался сделать намек, что общаться со мной можно лишь за деньги, а бесплатно – только самый неразборчивый элемент, кому была бы юбка, а остальное – по барабану. Если бы он не знал, подлое существо, что именно эти глубинные сомнения как раз гложут самым болезненным образом! Ладно, фамильный рок Валечке мозги вправил, теперь пускай ими действует.

Осознав допущенные ошибки, я скатала повесть в клубок и поведала Мише, что дальше, увы, я ничего не знаю, шпион не досказал. А в аэропорт Шереметьево 2 его занесли интересы службы, он встречал одну скандальную девушку, которой сам выправил фальшивые документы, но очень небрежно. Ей не довелось ступить на землю дивного острова, таможня не пропустила или паспортный контроль. В зале прилета мы с шпионом разговорились, а узнали друг дружку загодя, когда коротали время до никак не улетавшего лайнера неделю тому назад. За шесть часов мы наболтали историй на серию бульварных романов в мягкой обложке, соревновались, у кого лучше сложится. Шпион плёл байки в духе профильных боевиков, а я добавляла дамский элемент, сластила пилюлю любовью и мистикой. Но поскольку нам с Мишей отнюдь не нужен авиалайнер… Миша охотно согласился, направил свет лампы на платье цвета «мов», и оно долго служило витражным маяком всем случайным прохожим, кому не довелось добрести сквозь чащи до кирпичного флигеля с единственным так изощренно освещенным окошком.

О Мише могу сообщить секрет, его нарочито простецкие манеры оказались умелой стилизацией. При подходящем освещении изысканность его обращения повергала меня в шоковое состояние, откуда я выходила с трудом и явным ущербом для мыслительных процессов. Происходило нечто вроде эстетических и эмоциональных глюков, и долго, почти бесконечно я не могла отделаться от наваждения. Вот и той ночью упорно мерещилось, что лампа освещает за окном одну из граней изумрудного кристалла, в котором мы оба заключены обворожительно, но бесповоротно. Остальная реальность, как мнилось, проникает извне в виде оптических иллюзий, отсветами, отблесками и промельками, дробится на фасеточные отражения и неминуемо приобретает хрустально-изумрудный облик. Глюки, кто спорит, но выходить из под их власти с каждым разом становилось затруднительней, я отлично давала себе отчет, но и всё…