Криворожское знамя

— Курт сказал, что скоро коммунистам дадут по рукам. — Старшая дочь как будто пропустила перебранку мимо ушей. С тупым равнодушием она лишь пересказывала то, что слышала от мужа.

— И подумать только, что через несколько домов от нас живут самые зловредные из них. А теперь еще и учитель к ним зачастил. Недавно на женском вечере вахмистр сказал, что долго такого терпеть не намерен.

Бинерт поднял глаза. Зачем вахмистр пожаловал на женский вечер? Это что-то новое. Жена не заметила, что теперь он стал внимательно слушать, и все больше горячилась:

— Да, да, учитель Петерс руководит хором детей коммунистов. Хорош учитель, нечего сказать, великолепно будут воспитаны наши дети. По Линде видно, бедное дитя… — Она осеклась и прикрыла рот рукой. — А ведь ты каждый день ходишь вместе с Брозовским на работу и ничего не замечаешь.

Ольга наскоро причесалась и собралась уходить.

— Я только на минутку… Обед варится в печке, картошка, наверное, скоро будет готова. Добавь еще чечевицу и поджарь сало. Мяса сегодня нет, на каждый день не напасешься. Уксус в кухонном шкафу, слышишь, Эдуард?

— Могла бы и сама пожрать приготовить. — Бинерт сердито выколотил трубку в топку.

Ольга изумленно обернулась.

— Что ты сказал? Ишь ты! Пальцем пошевелить не хочешь, даже когда мне некогда. День-деньской надрываешься, стараешься создать уют, чистишь, гладишь. А попросишь его о чем-нибудь, так сразу начинает скандалить. Соседи нас хоть подожги — тебе все равно. Без меня бы все давно прахом пошло. Но мне пора к Бартелям.

К Бартелям она бегала во всех случаях жизни. Бинерт к этому уже привык. Когда три года назад она лежала в больнице с какой-то женской болезнью и штейгер живо интересовался состоянием ее здоровья, он спокойно отвечал на его вопросы. Если бы не сплетни, распускаемые тощей женой Бартеля, он ни за что не смекнул бы, что к чему. И только когда напарник прямо спросил его, почем нынче кукушкины яйца, Бинерт смутился. У Бартелей был потом большой скандал.

Довольно с него этой беготни.

— Никуда ты не пойдешь. Готовь обед, — сказал он и еще раз выбил трубку о стенку топки.

Его жена так и застыла на месте, не успев сунуть руку в рукав клетчатого плаща.

— Неужели ты сам не сумеешь? Я же тебе объяснила, что горшок с салом…

— Никуда не пойдешь!

Что-то в его голосе заставило ее насторожиться. Так он разговаривал с ней в тот памятный праздник Союза фронтовиков, когда она во время танцев два раза подряд выбрала кавалером штейгера.

— Не пойду? Тебе, конечно, все равно, что творится на свете. Держишь меня на привязи. А хлев вычищен? Козе свежая солома дана? Петля на дверце кроличьей клетки прибита, как я велела? Только и знаешь сидеть за печкой. А кто ее истопил? Я, я, все я!

— Курт сказал, что, если мне будет некогда, он…

— Да заткнись ты наконец со своим Куртом, дурища чертова! — вдруг заорал Бинерт в приступе ярости. И, обернувшись к Ольге, добавил: — Прекрати эту беготню! У Бартеля своя жена есть!

Дети обмерли. Они привыкли к тому, что отец молча сносил все упреки матери; теперь они не на шутку перепугались. Ольга тоже онемела было от неожиданности, но быстро нашлась и завопила:

— Такое, и при детях! Балда! Да как ты вообще смеешь разевать рот? Ничего у тебя нет, ничего ты не умеешь, ни на что ты не годен!

Она сорвала с вешалки его зимнюю куртку и швырнула ее в лицо мужу.

— Хочешь доказать, что ты мужчина? Уже десять лет, как перестал им быть. Ты пуст, как барабан! Выхолощенный козел, рассохшаяся бочка — вот ты кто!

Не считаясь с присутствием детей, она ругала Бинерта самыми последними словами и наступала на него с кочергой в руках.

Приступ ярости, охвативший Бинерта, улегся так же быстро, как и вспыхнул. Он вышел, не проронив ни слова, и долго стоял, прислонясь к стене хлева, рядом со свиным закутком.

Бинертша побушевала еще некоторое время, потом ни с того ни с сего обозвала дочерей неблагодарными тварями, отшлепала тетрадью Линду по щекам и выбежала на улицу.

Брозовский как раз украшал окна своего дома гирляндами из еловых веток. Минна поддерживала лестницу, на которой он стоял.

Как фурия, промчалась Ольга Бинерт мимо, не поздоровавшись и нарочно наступив на еловые ветки, что лежали рядом с лестницей.

— Ты что, слепая, что ли? — упрекнула ее Минна. — Ведь можно и обойти.

А Ольге только того и надо было. Она сразу взвилась.

— Не топтать, а содрать все это дерьмо надо к чертям собачьим! С такими соседями, как вы, сраму не оберешься. И не думайте, будто это вам сойдет с рук. Вам еще все припомнят! — визгливо кричала она.

— Что ты, Ольга… — Минна совершенно растерялась.

— Не хочу иметь с вами ничего общего! Еще узнаете, почем фунт лиха. Привезти в Гербштедт знамя из России, ха-ха-ха! Да вы, вы…

Брозовский стоял на лестнице с гирляндой через плечо, зажав в губах несколько гвоздей. Он даже рассмеяться не мог. Рехнулась она, что ли?

Громкие крики привлекли внимание соседей. Из окон больницы на другой стороне улицы выглянули больные.

— Что эта коза разблеялась? — спросил одни.

— Козел понадобился! — сказал со смехом другой.

И Бинертша, продолжая ругаться, пустилась вниз по улице.