Криворожское знамя

Келльнер топтался в дверях своего дома и сердито качал головой.

— Ну, что тут скажешь? Уж сколько раз я говорил старому идиоту, Эдуарду: взяв эту бабу, ты себе жернов на шею повесил. Вечно у нее язык чешется, да и кое-что еще…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

За ночь ветер вымел небо дочиста. Воскресным утром он погнал белые барашки, оставшиеся от дождевых туч, за холмы, на юго-запад, растеребил их, разметал, и в прозрачной голубизне солнце ласково улыбалось весеннему дню.

Из слуховых окон под крутыми крышами шахтерских домиков, из форточек свисали красные флаги с серпом и молотом. Генрих Вендт вместе с женой и детьми прикреплял над дверью дома еловые ветки. Его жена приколола трем девочкам по букетику фиалок на груди, и дети сияли от счастья. Только тринадцатилетний Карл недовольно ворчал, потому что сапожник не успел починить его ботинки. Ему всегда доставалось от матери за то, что на нем все горело. Устало опустив плечи, Генрих стоял посреди улицы, любуясь делом своих рук.

— Замечательное утро сегодня! — крикнул он Юле Гаммеру, который жил напротив.

Юле Гаммер устанавливал перед своим домом шест, верхушку которого украшал венок, перевитый красными лентами. Жена его утаптывала деревянными башмаками землю и выговаривала Юле за то, что он косо привязал венок. Гедвига Гаммер мало уступала мужу как в росте, так и в умении ввернуть к месту нужное словцо. Генрих Вендт выразил мнение всех гербштедтцев по поводу их брака так: «Они похожи друг на друга, как два левых сапога». Юле и Гедвига были прямо созданы один для другого.

Когда издали послышалась веселая песня, Гедвига бросилась в дом, чтобы принарядиться.

На улице появилась шумная ватага молодежи во главе с Паулем Дитрихом. Он тянул наискосок от дома к дому увитую хвоей бельевую веревку. Ему приходилось то цепляться за оконный карниз, то висеть на водосточной трубе, и он сиял от восторга.

Закончив работу, вся компания уселась на ступеньках узкого проулочка, карабкающегося в гору, и долго о чем-то таинственно совещалась.

«Интересно, что они там собираются выкинуть? — подумал Генрих Вендт, приглаживая свои пышные усы. — Эх, стать бы опять таким молодым!»

Вниз по улице спускалась большая колонна Союза красных фронтовиков, шедшая из Гетштедта. В Вельфесгольце в нее влились батраки из графского имения. Женщины и дети замыкали шествие. Два полицейских — и, уж конечно, одним из них был толстяк Меллендорф, считавший весь город своей вотчиной, — поджидали колонну у городских ворот; поправив поясные ремни и передвинув новые желтые кожаные кобуры на живот, они затопали во главе колонны с видом, говорившим о служебном рвении и готовности в случае необходимости вмешаться и навести порядок. Но на них не обращали внимания.

Гетштедтская улица огласилась дробью барабанов и ясными звуками флейты. Вальтер Брозовский, одетый в воскресный костюм, выбежал из дому и, полный восторга, зашагал рядом с процессией. Проходя мимо дома Бинертов, он, забыв о недавней ссоре, крикнул Линде, смотревшей из окна:

— Сегодня мы получим новое знамя! А у вас такого нет. Видишь, сколько народу!

Позади Линды стоял ее отец, одетый по-домашнему, и с явным осуждением взирал на все происходящее. Дом Бинерта — единственный на этой улице — не был празднично украшен. Ольга чуть свет уехала к дочери в Клостермансфельд, чтобы помочь повесить новые гардины. Подальше от сборища этих голодранцев! Таков был совет штейгера Бартеля.

Несмотря на запрещение главного врача, из окон больницы свешивались маленькие красные флажки. Больные весело приветствовали демонстрантов.

С вокзала в город вливались толпы празднично одетых людей. Прибыли представители соседних шахт и металлургических заводов, жители близлежащих поселков, речники с Заале, мукомолы с Альслебенской мельницы, служанки и батраки из окрестных поместий. Из Беллебена, Аугсдорфа и Хайлигенталя люди пришли пешком. Громким ликованием встретили собравшиеся горняков и доменщиков из Эйслебена, которые приехали на грузовиках. На их транспарантах было написано: «Ротфронтовский привет гербштедтцам!»

Рыночная площадь гудела, как улей. Перед ратушей плотной цепью выстроились полицейские. Улицы и переулки, примыкающие к площади, заняли сельские жандармы, стянутые сюда со всего района. Лица блюстителей закона выражали недовольство: нарушили их воскресный отдых!

Из Галле прибыло в полном составе соединение красных фронтовиков. В голове колонны на ветру трепетал вымпел с изображением сжатого кулака. И вдруг… к полному восторгу собравшихся, над коньком ратуши неожиданно развернулось большое красное знамя. Полицейские ринулись вверх по истертым ступеням. Их кулаки забарабанили в запертые двери чердака. Длинный, как жердь, отутюженный и зализанный, секретарь магистрата Фейгель, почему-то считавший себя ответственным за охрану ратуши, буквально рвал на себе волосы. Как они сумели туда проникнуть? Это было равносильно надругательству над ратушей, такого не случалось даже во времена Ноябрьской революции.