Крокодил из страны Шарлотты

— Не знаю, еще стоял на лестнице и курил. Зайти не решился, хотя видел с улицы свет. Когда уходил, дверь внизу была не заперта, наверно, привратнику надоело всякий раз вставать. Какой кошмар, не могу поверить!

Безнадежная ситуация! Я-то нимало не усомнилась в невиновности Збышека, но у майора есть все основания прицепиться к нему. Спасти его могут лишь мои обстоятельные показания. Майор ведь стреляный воробей, сразу смекнет, что речь идет о вещах намного серьезнее, чем месть на почве ревности. А мне как на грех надо держать язык за зубами!

Я пыталась его утешить, но у самой на душе кошки скребли, так что не очень это у меня получалось. Под конец лишь для успокоения совести, ни на что не рассчитывая, спросила:

— Вы случайно не в курсе, кто ремонтировал ей квартиру? Неплохо покрашено, мне бы так.

— Имени не помню, а видеть — видел, — с рассеянной любезностью ответил убитый горем Збышек. — Если он вам нужен, попробую разыскать.

Я чуть не захлебнулась остатками виски — по правде говоря, совсем не надеялась найти какие-нибудь следы здесь, в Варшаве. Думала, что смогу кое в чем разобраться лишь в Копенгагене. Неплохое начало!

— Конечно, нужен! Еще как нужен! Срочно разыщите! Буду вам по гроб жизни признательна!

Збышек немного удивился моей неуместной горячности, но мастера найти пообещал, правда не сразу. Я согласилась подождать, но самую малость. Ясно, что он невиновен, иначе открестился бы от такого знакомства, зачем ему афишировать свою причастность к этой пиратской радиофикации?

Я распрощалась с ним хоть и в некоторой надежде, но расстроенная. Не нравилось мне его состояние. Можно себе представить, какие серьезные падут на него подозрения и как он их воспримет. В последнее время со здоровьем у него было из рук вон плохо, что-то с нервами, все-таки разрыв с Алицией дался ему нелегко, и меня мучили дурные предчувствия. Неужели я позволю на это невинное создание возводить напраслину?

Но тогда придется сказать всю правду. Еще раз, на трезвую голову, я прикинула все за и против.

Есть две помехи. Первая — нельзя нарушать волю Алиции. Если в ее жизни было нечто такое, о чем она умалчивала, то мне тоже надо это скрывать, вот только что именно? Откровенничая вслепую, как Бог на душу положит, я могу разболтать очень важные для нее секреты, которые следствию сгодятся не больше, чем собаке пятая нога.

Вторая помеха — страх за свою собственную шкуру. Ужасно хочется пожить еще немного — в покое и на свободе. Нечего закрывать глаза и играть с собой в прятки. Как ни крути, иностранные спецслужбы придется со счетов сбросить — кто же мог следить за нею с таким упорством, денно и нощно, как не наши бдительные органы? В чем-то они ее подозревали и держали на крючке. А вдруг неспроста? Ну как мне теперь быть, заявиться с бухты-барахты в госбезопасность и брякнуть: «Уважаемые органы, по-моему, насчет моей подруги вы пребывали в заблуждении, не тот у нее характер, а в результате вашей ошибки какой-то подонок с ней разделался. Что касается меня, то я знаю кое-что, чего знать не должна, и собираюсь в Копенгагене концы схоронить». Предположим, моя подруга выглядит в их глазах врагом и преступницей, кем тогда буду выглядеть я? На что я рассчитываю, не ответят же мне: «Примите наши сожаления, мадам, раз вы утверждаете, что в отношении вашей подруги мы оказались плохими психологами! Простите за ошибку, а своими сведениями хоть подавитесь, хоть схороните их в Копенгагене, нам они теперь не нужны». Мне пришлют букет роз, и с каждой оказией мы будем обмениваться заверениями во взаимном почтении. Прямо как в жизни!

Нет, мне не удастся доказать, что Алиция была самым что ни на есть законопослушным гражданином нашего общества — ничем таким не занималась, не интересовалась, не располагала, — в том-то и беда, что она располагала СЛИШКОМ БОЛЬШОЙ ИНФОРМАЦИЕЙ. Мало того — я тоже слишком много знаю, да еще самым дурацким образом впуталась в какую-то тайну, и потому единственный для меня выход — оставаться в тени.

Нет, я ничего не могу доказать. Ничего не могу поделать. Разве что повеситься. А поскольку вешаться неохота, придется гнуть ту же линию: держать язык за зубами и прикидываться дурочкой — вплоть до отъезда в Копенгаген.

* * *

— Иоанна, зачем тебе маляр? — прямо с порога залепил в меня Дьявол вопросом.

Я посмотрела на него с неодолимым отвращением. Майору я бы запросто заговорила зубы — собираюсь, мол, перекрасить стены, но с Дьяволом этот номер не пройдет. Портит мне всю игру. Да еще они, кажется, вошли в контакт и теперь едины в двух лицах, так что врать им надо одно и то же.

— Собираюсь перекрасить квартиру, — невозмутимо заявила я. — А почему ты спрашиваешь?

— Не рассказывай сказок. Збышек сейчас хоть и на подозрении, но человек он воспитанный и правдивый, от вопросов не увиливает. В отличие от тебя.

— А что, я у вас под колпаком? — удивилась я. — Вот уж не заметила.

— Не беспокойся, и не заметишь. Наконец-то я все о тебе буду знать, — с удовлетворением хмыкнул Дьявол.