Крокодилова свадьба

Чернокниг поднес баночку к губам и прошептал:

– Ничего, осталось потерпеть еще немного. Совсем чуть-чуть, и ты сможешь полетать, – потом церемониймейстер замаялся и добавил с опаской. – Что бы ты ни было.

А после наступила ночь, по волнам которой плыли аморфные сны, штурмуя головы спящих и рождая новые идеи, новые образы, новые видения и все, что только сны могут создать.

В высоком окне высокого и узкого дома Честера Чернокнига мерцал маленький призрачно-зеленый огонек, который можно было разглядеть, только очень-очень внимательно вглядевшись в окно.

Но разве подглядывать в чужие окна – это прилично?

Глава 3. Сон в весеннюю ночь

Где-то в бескрайних просторах космоса – если вы в его существование вообще верите – сталкиваются кометы, разлетаясь на сотни мерцающих и шипящих осколков, шарами для боулинга с грохотом ударяются друг о друга астероиды, фейерверками из непостижимых цветов взрываются галактики, кубиками конструктора рассыпаются созвездия. Список можно продолжать долго, но сократим до простого – там же происходит остальная красота, которую так часто можно увидеть на картинках.

В общем, хаос творит невероятные образы, да и не только образы – он просто творит. У порядка так никогда не выходит – он слишком уж педантичен и боится, как бы чего не вышло, как бы что-нибудь оказалось не на своем месте.

Все, что происходит в этих невероятных просторах гуталиново-тряпичной черноты, творится и в сознании, когда его захватывают душные и вязкие, как плавленая ириска, сны. Мысли, образы, впечатления сталкиваются и взрываются непонятно чем – отсюда вам люди с головами коней, говорящие животные и другие ночные бренди. Да и вещие сны шатаются где-то в этой же категории, как бедные родственники.

Так и в голове Шляпса этот хаос – который отвечает не только за сны, космические картинки и даже магию, а за вещи и куда более серьезные – развлекался, как мог.

Господин Диафрагм загорал на пляже – почему-то в одежде. Но, в конце концов, это же сон, тут это не самая странная вещь, которая может приключиться.

Вот парящие над морем платья Бальзаме Чернокнига еще стояли отдельного внимания – и то, потому что кричали они прямо как чайки.

Шляпс загорал и наслаждался тишиной – парящие платья не в счет, главное, что не говорили люди. Это было неописуемым ощущением – наконец-то хоть на какое-то время оказаться в месте, где тебя никто не дергает и ни трогает. И пускай это всего лишь сон.

– Не подскажете, а сколько времени?

Люминограф аж подпрыгнул – не просыпаясь, естественно.

Над Шляпсом стоял… ну, как бы правильно сказать, скорее уж стояли Глиццерин, Увертюр, Честер и Бальзаме, просто все соединившиеся в одном человеке. И нет, это не был монстр, пошитый Морфеем: внешне незваный гость смахивал на пиротехника, хотя и с фигурой режиссера, от кутюрье ему достался парик, а от церемониймейстера – одежда.

– Я на вас что, за день мало насмотрелся?

Платья-чайки что-то выкрикнули.

– А можно светопарат? Сделать люминку?

– Нет, я же говорил об этом наяву – и не собираюсь менять своих решений во сне.

– А как насчет пиджака со стразами…

– Даже не договаривайте. Нет, брысь из моего сна.

Шляпсу просто повезло, что на этот раз сновидение оказалось осознанным, и можно было гулять по волнам сознания без спасательного круга, соображая, что все понарошку. Стань это обычным сном, и люминограф уже давно бы бегал от всех четверых в надежде, что его не догонят и не заставят надевать пиджак, сшитый Бальзаме.

– И ни философа я вам не заплачу! – забасило сновидение. Голоса оно меняло, как перчатки.

– Да, да, господин режиссер, я понял это и наяву. А теперь просто катитесь отсюда, ладно?

– Ядрить-перекартить-свистить!

– Что? – а вот теперь Шляпс вздрогнул и вскочил, оглядываясь по просторам своего сновидения. Но комбинация из четырех человек исчезла. – По-моему, это не смешно!

– Жизнь-твоя-моя-чего-как?

– Так, господин молодой человек с Аномалососом, если вы думаете, что я не помню ваших кривляний днем и не вспомню их сейчас, то вы…

– Трить-крить-фьить! Я она же жить!

Господина Диафрагма копьем пронзило какое-то невероятное чувство тревоги и беспокойства. Последнее, что он увидел перед тем, как проснуться – какой-то слабенький зеленовато-белый огонек.

И, надо сказать, пробудился Шляпс хоть и в легеньком холодном поту, но очень даже вовремя. В высокие узкие окна уже давно стучался свет, не ждавший приглашения и врывавшийся в комнату, как дальний родственник, нагрянувший в гости вот просто так.

Люминограф поворочался и хотел было провалиться обратно в пучину бессознательного, но очень не вовремя вспомнил, что ему совсем скоро надо быть в доме Крокодилы.

И стало ему лень.