Крокозябры (сборник)

Работал он на телевидении, стеснялся об этом говорить, просто зарабатывал деньги. Зомбоящик тогда не назывался никак – для нас он просто не существовал до самого 1989 года, когда объявленная Горбачевым «гласность» прорвала мерно колыхавшуюся ряску экрана, где генсеки, члены Политбюро и секретари обкомов посещали передовые колхозы, беседовали со сталеварами, принимали зарубежных гостей, наносили официальные визиты, выступали с речами под бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию: еще теснее сплотиться вокруг центрального комитета нашей партии – все это не было адресовано никому, просто дань риторике. Телевидение припозднилось, конечно, потому что ряску прорвало уже повсюду, вот Илья и стеснялся.

– Слушай, у меня к тебе просьба, – Илья все не знал, как ее сформулировать, наконец, сказал:

– Я хочу на родину.

– На планету, с которой ты прилетел?

– Да, в Японию. Ты вот ходишь на приемы в посольства, может, узнаешь у кого, что надо делать?

С японским посольством у меня не было никаких контактов, но звезды сошлись: буквально на следующий день американский дипломат спросил меня на приеме, не хочу ли я эмигрировать в Америку, я тут же выпалила, что есть друг, который… В общем, я их познакомила, и счастливый Илья договорился, что ему дадут в Америке статус беженца, а прибудет он туда из Японии, куда поедет совершенно официально на могилу дедушки через Красный Крест. Эмигрировать по тогдашним законам могли только евреи, по израильскому вызову, остальным путь был пока закрыт.

Илье казалось, что теперь осуществились все его мечты. Ну и что ж, что отец против? Волей-неволей привык к советской пропаганде, да и что он видел, кроме социалистического Китая, Америка казалась ему местом, где дяди Сэмы живут в особняках и курят сигары, а все остальные подыхают с голоду в картонных коробках. И он, конечно, был уверен, что его сын («ты не белый, пойми же, в зеркало на себя посмотри») окажется именно в коробке.

– Там тебе не Советский Союз, где все равны, ты здесь на телевидении работаешь, что может быть лучше! Хоть о семье подумай, у тебя жена, ребенок…

Мама с отцом спорила:

– Тут все разваливается, еды нормальной не купишь, за хлебом сегодня два часа в очереди стояла, на Кавказе уже воюют, завтра и в Москве так будет. Пусть едет, страна там богатая, мальчик у нас способный, небось не пропадет.

Споры эти велись по-английски, потому что хоть и привыкли родители к русскому языку, говорили свободно, но между собой продолжали, как привыкли с самого начала: английский еще в Китае был их первым общим языком.

– Здесь у него дом, родина. Дома и стены помогают, а там кто? И квартира пропадет. Убежал от родины – отдай то, что она тебе дала. Да у Ильи даже высшего образования нет, о чем ты говоришь! Там и не такие люди пропадали. Еще еврею куда ни шло, везде друг друга поддерживают, а он там кто, не пришей кобыле хвост.

– Вот, мама, – вставил Илья в сердцах, – неужели ты не могла найти себе приличного японца, и мы бы в этом Совке никогда не оказались, разве что приехали бы как в зоопарк пофотографировать, чтоб потом всех удивлять. Да ни секунды здесь не останусь, второй раз мне американский дипломат не поможет!

– Тише ты, – зашикал отец, – соседи могут услышать. Вообще тебя в тюрьму за такие вещи посадят.

– Папа, очнись, никого в тюрьму больше не сажают, перестройка на дворе, проспал?

– Хватит, – мать ненавидела, когда они ругались, но так яростно они не ругались еще никогда.

Илья уже паковал чемоданы. Ариша вдруг сказала печально:

– Говорят, в эмиграции все браки распадаются.

Илья поднял ее на руки:

– Для нас изменится только то, что мы будем жить в раю.

Отъезд держался в строгой секретности. Кроме родителей, знала о нем только я.

На несколько лет Илья исчез из моего поля зрения. Исчезали многие, впрочем, несколько раз я встречала друзей: в берлинском метро, на парижской улице. И вот вижу – идет Илья по площади Мадлен (а где ж ему еще и ходить, там Fauchon, а я слонялась по городу бесцельно, вернее, с целью – уйти от себя, раствориться среди этих османовских серых зданий, но не обо мне речь). Ну хоть бы удивился встрече! Инопланетянин поцеловал меня в обе щеки, как водится у французов, и сказал:

– А я как раз шел передать тебе привет от Федора, – и, как обычно, засмеялся.

– Какого Федора?

– Твоего лучшего друга, насколько мне известно!