Кролиководство

Когда Банни было семь, он умер.

Единственной причиной, по которой Банни прекратила свои визиты к доктору Лоуэнстейну (иначе она так и продолжала бы к нему ходить), был обширный инсульт, заставивший доктора бросить свою практику, за что Банни до сих пор не может его простить. Вероятно, его уже нет в живых.

У женщины, перенявшей практику доктора Лоуэнстейна, были слоновьи лодыжки, и она реагировала на рассказы Банни, страдальчески морщась. Когда в четвертый раз за три месяца она, анализируя полное отсутствие у Банни уверенности в себе, привела в качестве аналогии занудную историю о том, как ее сынок учится чистить зубы, Банни перешла к доктору Роджерсу.

Доктор Роджерс увеличил дозу велбутрина до 450 миллиграммов. Его буквально переполняло сострадание. Он чувствовал боль Банни намного сильнее, чем она сама, что, по ее мнению, было несправедливо.

Сменившего его доктора Мэнфрида Банни невзлюбила сильнее прочих, и для этого были основания. Тем не менее она ходила к нему в течение большего количества лет, чем к кому-либо другому, поскольку, как она ему однажды сказала, «это типа ситуации с захватом заложников».

— Не хотите ли объяснить, что вы имеете в виду? — спросил доктор.

— Вот я, — рука Банни совершала движения рукой, напоминающие взмахи ласты, — вот вы, а вот время, которое мы тратим впустую. Но если я перестану к вам ходить, вы не выпишете мне рецепт.

— Совершенно верно, — сказал в ответ доктор.

— Именно это я и имела в виду. Вы меня вроде как держите в заложницах.

Как будто беря Банни на слабо́, доктор ответил:

— Вы вольны уйти, когда захотите.

— Я вижу, до вас дошло, — сказала Банни и, не закрывая за собой дверь, покинула кабинет. Можно, конечно, интерпретировать ее нежелание закрыть за собой дверь как желание оставить между ними дверь открытой, но это не так. То была просто грубость.

Как следствие, визиты к психофармакологу. Раз в три месяца он проверял у нее давление, спрашивал, как она себя чувствует, и выписывал рецепт. Со временем он увеличил дозу велбутрина до максимума: с 450 до 600 миллиграммов. Позднее к велбутрину добавился лексапро.

Когда для Альби стало очевидным, что лекарства не работают и состояние Банни не улучшается, он предложил ей возобновить походы к психотерапевтам.

— Да я уже больше полжизни общаюсь с этими типами. И что толку? Что толку? Каждый новый врач расспрашивает меня про детство, а я в ответ рассказываю те же истории, что рассказывала всем тем, кто был до него. Нельзя же все время рассказывать одно и то же.

Тогда Альби предложил ей рассказывать какие-нибудь другие истории, на что Банни ответила:

— Нет у меня никаких других историй.

Люди приходят и уходят

Еще больше, чем вероятных неприятностей на ужине, Альби опасается вероятных неприятностей на продолжении вечеринки в квартире у Фрэнкенхоффов. Фрэнкенхоффы — это Лиззи Фрэнк и Джек Хоффман. Та самая Лиззи, что прислала Банни открытку по электронной почте с советом перестать, взять себя в руки и не париться. Все зовут их Фрэнкенхоффами. Происхождение данного слова-гибрида давно всеми забыто, за исключением Банни, потому что именно она его и придумала. Однако напоминать об этом было бы так же нелепо, как хвастаться чем-то несущественным; да ей могли бы и не поверить, как не поверили Элу Гору, сказавшему, что он изобрел интернет, и все над ним смеялись.

— Если мы все-таки пойдем на ужин, — закидывает удочку Альби, — давай хотя бы не пойдем на вечеринку.

— На какую вечеринку? — спрашивает Банни.

— У Фрэнкенхоффов, — напоминает ее муж.

Фрэнкенхоффы проживают на сорок четвертом этаже несуразного здания в квартире со стенами, состоящими в основном из окон. Купить квартиру, которую можно было легко принять за номер люкс в «Парк-Лейн-отеле», их убедил солнечный свет и вид из окон. Окна спальни выходят на реку, что довольно неплохо, зато из торцевого окна гостиной с расположенными перпендикулярно друг другу стеклами — уродливый панорамный вид на площадь Таймс-сквер, пусть и находящуюся примерно в десяти кварталах к центру города и в двух авеню к западу; именно по этой причине начиная с тысяча девятьсот девяносто восьмого, когда Фрэнкенхоффы въехали в свой явно переоцененный «трамповский человейник»[14], они каждый год устраивают эти новогодние вечеринки. Есть ли лучшее место для того, чтобы всем их многочисленным друзьям собраться и полюбоваться на спускающийся под отсчет секунд шар?

Друзья. Это слово Банни обычно произносила, изобразив пальцами кавычки: «друзья». Банни — фанатка воздушных кавычек. А также воздушных поцелуев.