Кроме политики

Несчастный юнец задрожал, его худые плечи затряслись.

— Я не мало… У меня пушок растёт. Я держу в кармане папиросы. Я отцу в работе усердно помогаю. То есть раньше помогал, пока он не ушёл в авиацию. Да, да! Маменька умерла, а папенька увлёкся своими аппаратами, про меня почти забыл, я ещё в люди не вышел. Меня никто не любит. Барышня, милая, красивенькая, хоть бы вы участие проявили…

— Понимаю вас, Зайцев, — отвечал не терявший суровости директор. — Семьи вам не хватает, но взамен вы на совершеннолетнюю барышню позарились. Помните конфуз на уроке истории? О чём идёт речь в цитате о визите послов Владимира Святого в православный храм. «Мы никогда не видели такой красоты». Вы ответили: «Похоже, они увидели византийскую принцессу». Историк сердился, что вы больше ни о чём не думаете.

Тимофей понял, что настал его черёд, час его триумфа. Стараясь грозно ступать по мостовой, разгневанный учитель двинулся в сторону увлечённых разговором соперника и изменщицы.

Шаги произвели эффект. Софья стояла перед ним с приоткрытым ротиком; как в недавнее время, она глубоко дышала, касаясь изящной ручкой высокой груди. В свою очередь, гимназист замер перед ней с горящими глазёнками.

Господин директор оборотил к обманутому учителю серьёзный лик.

— Жив курилка! Мы все думали, Сергеевский умчался в Петербург, с матримониальными целями поручение выполняет.

Недавний отрок скосил глаза на очередного Софьиного кавалера. Тот же вооружился чётким голосом и всей доступной ему твёрдостью.

— Вижу теперь, кому ты доверила приданое, и чьи капиталы захотела. Скажи мне как на духу, на кого ты похожа?

Девичье лицо вновь обрело ямочки.

— На Соньку Золотую Ручку?

— Не только. На ещё одну Софью, на Ангальт-Цербстскую.

— Верно подмечено, сударь. — Алексей Добровольский пригладил завитый ус. — В некоторой песне поётся, как экипаж увозил императрицу на окраину Москвы.

Можно было предположить, что у Тимофея сверкали глаза. Во всяком случае, Зайцев робко попятился.

Пока сцена разворачивалась у Бутырской Заставы, рука директора крепко держала тоненькую красавицыну талию. Стоит ли уточнять, сколь остро кольнула эта поза Тимофеево сердце.

— Скажи мне, Софи, отчего ты предпочла господина Добровольского мне, своему избраннику? Или я никогда не был твоим избранником?

Девица игриво изогнула яркие губы.

— Взгляни, мой Алексис довольно высокий мужчина, выше меня на вершок, а тебя на четыре. Мускулов и статности больше, чем у тебя.

— Скажи, Софи, разве помимо мускулистости и высокого роста в мужчине нет ничего достойного? Чем ещё я тебе не подошёл? Скажи мне как на духу, чем?

— У Алексиса больше не только статности, но и богатства. Не полагай дурное. Ты слышал, сколько у меня ухажёров? В мою пятёрку ты тоже входишь. Тебя я люблю чуточку меньше, но всё же люблю.

— Но пойми, мне не нужен твой гарем.

— Ты не посвящал мне стихи? Алексис тебя превзошёл. Я только что слушала и наслаждалась.

Соперник приподнял мужественный подбородок.

— Для вас, сударь, повторю.

2

С восхода до заката руками тщетно машешь.
Ты что грустишь, бродяга, а ну-ка улыбнись.
И похититель девы всем вам галантно скажет:
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

3

И всё же явим гордость, мы кавалеров вспомним,
Чьи вожделенны взгляды на сердце запеклись.
Мольбами их и вздохами мы свой карман наполним,
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

— Бродягой вы называете меня?

Завидный соперник красноречиво молчал.

— Почтенный господин директор, я не разумею, на какие деньги вы гуляете с Софи? На какие деньги с ней гуляет ваше благородие?

Добровольский простёр руку вдоль площади.

— Видите трамвай?

— Нет.

Просветлившийся Тимофей обмер, осознав всё произошедшее. Едва он закрыл ладонью изумлённые глаза, раздался нежданный, но долгожданный звонкий смех. Софи вновь сияла неописуемым очарованием. Несостоявшийся жених отнял ладонь, но явившаяся взору картина оказалась не лучше. Милая резво поцеловала господина Добровольского в щёку. Единственный путь Тимофея вёл его к Малой Бронной, и в скором времени в противоположную сторону шествовала страстно влюблённая пара, которой сам Тимофей был особо не нужен.

В похолодевшей руке отвергнутого лежала ладонь гимназиста, что больше не выглядело нарушением субординации. По равнодушным улицам шли товарищи по несчастью, две родственные души.