Потом они несколько драгоценных минут лежали поверх одеяла, и Чарли устроилась на сгибе его руки. Это было безрассудно, учитывая, что близилась вечерняя проверка, но оттого особенно приятно. Он бы никогда никому не признался, но на самом деле именно это ему нравилось в сексе больше всего – эйфория, наступающая после, такая яркая, что затмевает весь окружающий мир. Было неудобно говорить, лежа рядом, но они все еще находились так близко друг к другу, что в этом не было необходимости.
Ему показалось, что это длилось совсем недолго. Остывающий пот холодил кожу, и Чарли поежилась. Он почувствовал, как она дактилирует прямо у него на груди:
Он немного подвинулся, чтобы они могли видеть друг друга.
Она снова натянула лифчик и футболку.
Остин указал на ее швы, и она кивнула.
В дверном проеме появился краешек Элиота. Он, казалось, был рад, что не вошел в неподходящий момент.
Элиот кивнул и сел на свою кровать. Они оделись, Остин открыл дверцу своего шкафа и сдвинул одежду в сторону. Чарли удивленно посмотрела на него.
Она забралась внутрь, и он аккуратно прикрыл ее рядом вешалок со своими рубашками, потом закрыл дверцу. Шкафы никогда не проверяли, но его сердце все равно колотилось так сильно, что он боялся, как бы дежурная не увидела это сквозь рубашку. Он прижал к груди учебник истории, как броню.
Элиот рассмеялся.
Остин открыл шкаф. Чарли выбралась наружу и уселась на его постель.
Остин хотел сказать, что не надо ей уходить из дома, что он найдет способ защитить ее, но знал, что это неправда. Хуже того, через несколько месяцев никто из них не будет в безопасности.
Он поддел ковер пальцем ноги.
Ему трудно было заставить свои руки двигаться, но выражение лица Чарли заставило его собраться с силами. Она выглядела такой перепуганной, как будто боялась, что он вот-вот сдаст ее полиции.
Остин совсем забыл о его присутствии, но это уже не имело значения.
Чарли по своей привычке нервно провела рукой по волосам, но задела рану и дернулась.
Чарли застыла. Это было даже эффектно – то, как она замерла на последнем слове, держа руку у глаз, как он ее учил, а не у уха, как это делали слышащие люди. Уже потом он понял, что это был переломный для нее момент, что в течение многих лет люди, обладающие властью над ней, подчиняли себе ее тело, а теперь оно сбрасывало все данные и перезагружалось. Однако в то мгновение он испугался, что случилось что‐то плохое – осложнение после операции, какой‐то приступ. Он подбежал к ней и взял за руку, пытаясь усадить обратно на кровать.