Кроме шуток

Тревогу в преддверии отъезда матери Фебруари заглушала, нагружая себя работой до такой степени, что у нее почти не оставалось времени беспокоиться о чем‐то еще. Держа слово, она никому ничего не сказала о предстоящем закрытии Ривер-Вэлли, даже Мэл, хотя гордиться здесь было нечем. Сначала она убедила себя, что отложит это до окончания экзаменов; возможно, у нее получится заставить их передумать с помощью старого доброго метода – акции протеста. В течение нескольких недель она тратила каждую свободную минуту на составление ходатайств в законодательное собрание штата, даже пыталась участвовать в агитационной кампании какого‐то прогрессивно настроенного Комитета политических действий. Но первая неделя ноября пришла и прошла, а Генеральная ассамблея стала только краснее.

Не то чтобы Фебруари сомневалась, что для Огайо все тем и кончится – она знала, что страх – это сильный мотиватор, и сама была свидетелем тому, как легко он может повлиять на человека. При общении с ее родителями раздражительные банковские клерки часто сыпали оскорблениями, которые она всегда слышала и всегда запоминала, даже когда была еще слишком маленькая и высокая стойка закрывала ей обзор. К тому времени, как Фебруари поступила в колледж, она уже видела и тело убитого мужчины на крыльце винно-водочного магазина, и горящие районы, восстановление которых раз за разом откладывалось, пока их почерневшие останки не стали частью привычного пейзажа. Даже здесь, в наиболее синей части округа, кто‐то дважды вешал табличку “Бог ненавидит педиков” в садике возле дома, где Мэл выращивала зелень. Так что, хоть консервативный поворот и не был для Фебруари таким уж неожиданным, он все равно ее огорчил.

В сфере образования, как и во всем остальном в Америке, бал правили деньги, и с появлением кохлеарных имплантов образование для глухих стало очень зависеть от социального статуса семьи. Дети, чьи состоятельные родители могли заплатить за операцию и реабилитационную терапию, вполне успешно учились в обычных школах, а те, чьи семьи не могли себе этого позволить, оставались глухими. Но даже несмотря на то, что благодаря программе медпомощи неимущим сами импланты стали доступнее, к терапии и обучающим материалам это не относилось. Слышащие люди очень удивлялись, когда выяснялось, что ребенок из рабочего класса, чья мать-одиночка не имела возможности сидеть с ним дома и вдалбливать в его голову звуки или целый день водить его по врачам, не “излечивался”, как обещали менеджеры по продаже имплантов. Этих детей часто переводили в школы для глухих, только теперь с серьезными когнитивными нарушениями. Чем более уязвимыми были ученики Фебруари, тем меньше политики заботились или даже делали вид, что заботятся об их судьбе. Она продолжала писать новым членам Генеральной ассамблеи, но ответов почти не получала.

В то же время она разрабатывала запасные варианты – мини-программы обучения для глухих, которые могли бы применяться в обычных школах. Она хотела подготовить все заранее, хотела иметь возможность выдвинуть свои требования и внедрить в эти школы свою команду, которая помогла бы ученикам адаптироваться. Переход на новую программу должен пройти как можно более гладко для детей, особенно для самых маленьких, которые еще учатся читать. Как они будут общаться со слышащими учителями и сверстниками, если не знают английского? Уж наверняка она сможет надавить на чувство вины Суолла и выпросить у него пустые классы в новых школах, где ее учителя и дети могли бы заниматься дополнительно.

Но продумывать все эти детали было трудно, когда она не могла ни к кому обратиться за помощью, да и в любом случае ее внимание часто было поглощено неотложными делами: она выставляла оценки и готовила презентации для своего класса, присматривала за Серрано и Куинном и занималась дюжиной других мелких проблем, которые возникали каждую неделю: то мальчики-третьеклассники заключили какой‐то уговор и спустили свои слуховые аппараты в унитаз; то ей пришлось два дня ругаться по телефону с методистами, которые вместо набранных шрифтом Брайля экзаменационных материалов для слепоглухих детей прислали аудиозаписи.

Кроме того, ей надо было заполнить кучу бумаг, чтобы определить маму в Спринг-Тауэрс, – вопросы о ее потребностях и предпочтениях были настолько подробными, что Фебруари одновременно радовалась, что их додумались задать, и переживала, что именно ей выпало писать ответы за свою очень категоричную мать. C отцом она избежала негласной смены ролей, присущей всем детско-родительским отношениям – он умер слишком внезапно, – и поэтому с матерью, несмотря на давно поставленный диагноз, она была до сих пор не готова к такой смене.