Кроме шуток

Чарли поморщилась. Она была рада, что Кэйла здесь, но в то же время жалела, что та прикоснулась к ней – боль теперь сосредоточилась в том месте, где только что была рука Кэйлы, словно под воздействием магнита.

Позову дежурную.

Спасибо, – выдавила из себя Чарли.

Первый раз болеть в школе хреново. Держись, все будет в порядке.

У Чарли ничего не было в порядке, и хотя ей это и в голову не приходило, пока Кэйла не сказала, тот факт, что родителей нет рядом, еще больше усилил ее страх. Их дежурная, Мишель, проводила ее в медпункт, и Чарли шла, вытянув руки перед собой, как лунатик, – боялась широко открывать глаза на утреннем солнце.

Имея за плечами десятилетний опыт общения со школьными медсестрами, ничего хорошего Чарли не ожидала. Она помнила известную шутку времен средней школы: если принести медсестре О’Лири собственную отрубленную руку, первым делом она все равно предложит тебе таблетки от желудка. Когда Чарли поступила в Джефф, там было принято подозревать учеников в пристрастии к наркотикам – вне зависимости от жалоб медсестра требовала озвучить список запрещенных веществ, которые употреблял пациент, как будто другой причины для плохого самочувствия у подростков не было. Так что Чарли ожидала, что ей дадут тайленол, и то если повезет, а в прошлый раз он ни хрена не помог. Но ее цинизм мгновенно испарился, когда медсестра встала со своего вращающегося кресла и спросила:

Чем я могу тебе помочь?

Если не считать общения через переводчика во время ее последнего визита в Колсонскую детскую больницу, Чарли никогда не удавалось понять, что говорят медицинские работники. Она вспомнила записки, которые прикалывали к ее рубашке в начальной школе, приемы, на которых врачи и ее мать разговаривали, игнорируя ее присутствие.

Эй? – Медсестра помахала рукой.

Голова болит, – сказала она. – Сильно.

Медсестра открыла большой белый шкафчик с лекарствами, взяла одну из бутылочек, начала откручивать крышку, но передумала и поставила ее на стол.

Ты что‐нибудь принимала за последние сорок восемь часов?

Несмотря на бороздящую голову боль, Чарли слегка улыбнулась. Некоторые вещи были неизменными.

Нет.

Медсестра жестом подозвала ее подойти ближе, надела на термометр пластиковый чехольчик и велела ей открыть рот.

37, идеально.

Мне холодно, – сказала Чарли.

Но медсестра просто высыпала две таблетки ей в ладонь и сказала, что она может полежать, пока они не подействуют.

Спасибо.

Чарли отдернула шторку, отгораживающую три койки, накрытые одноразовыми простынками. Она легла, но люминесцентный свет резал сквозь веки.

Простите? – позвала она медсестру, надеясь, что та сможет выключить лампы.

Нет ответа. Придется снова вставать. Может быть, подумала Чарли, если сделать это как можно быстрее, ее тело не успеет осознать, что оно двигается. Она бросилась к шторке, и ее немедленно вырвало на серый кафельный пол вчерашним куриным салатом. Когда она снова открыла глаза, перед ней стояла медсестра, старавшаяся скрыть свое раздражение из‐за того, что ей придется отмывать блевотину в такую рань.

Я позвоню твоим родителям, – сказала она.

Дома отец помог ей лечь в постель и велел не шевелиться.

Папа! – сказала она, когда он повернулся, чтобы уйти.

Ее собственные слова показались ей фантастическими еще до того, как она произнесла фразу полностью:

Ты можешь позвонить маме?

Он вернулся через несколько минут с водой, таблетками и пакетом замороженного шпината. Помог ей приподнять голову и приложил ледяной пакет к затылку.

Я поговорил с твоей матерью, – сказал он. – В твоем возрасте у нее часто бывали мигрени. Что‐то связанное с гормонами.

Чарли никак не могла определиться, что казалось ей самым невероятным: то, что ее мать когда‐то была подростком, то, что у них есть хоть что‐то общее, или то, как сильно Чарли хотела, чтобы она была сейчас здесь, – боль просверлила в ней дыру в форме матери, которую не могла заполнить забота отца. Но боль была еще и утомительной, и вскоре – несмотря на холод льда и непривычную позу, потому что она никогда не спала на спине, – Чарли погрузилась в сон.

Она проснулась оттого, что ей приснилось что‐то страшное. У нее было такое ощущение, что она куда‐то опаздывает. Который час? Она попыталась дотянуться до телефона, но рука была тяжелая, вялая. Она снова задремала и очнулась некоторое время спустя, вся в поту. На плече у нее лежала отцовская ладонь, наволочка была испачкана растаявшим шпинатом.

Как ты себя чувствуешь, милая?

Она помедлила. Перед глазами стоял туман, но боль перестала сжимать голову клещами. Она теперь распространилась шире, но стала не такой острой.

Лучше.

Хочешь, я отпрошу тебя на завтра?