Кровь

Василиса, наконец, не выдержала и рассмеялась, а я не стал терять времени и поцеловал ее. Она немного смутилась, ведь это было в первый раз при свете дня, но не сопротивлялась и даже вкусно ответила. Насытившись моей слюной, спросила:

— А ты есть-то будешь, царевич-Алексей?

— Буду, но перед этим хочу тебя спросить.

— Да, — откликнулась она.

— Ты не слышала, что кто-то зовет меня с улицы?

— Нет. А почему ты считаешь, что именно тебя?

— А ты послушай.

Мы помолчали.

Я отчетливо слышал:

— Ле-е-еша! Ле-е-еша!

И самое интересное было то, что мне показалось, будто голос двоится. Я подошел к окну.

— Я ничего не слышу, — удивила меня Василиса, заглядывая через мое плечо на улицу.

Но то, что я увидел, удивило меня еще сильней. Поголовье детей в самом деле увеличилось. Сейчас, так же глядя мне в глаза и монотонно подвывая, рядом с девочкой сидел мальчик.

Я, наконец, как следует, рассмотрел их одежду. На них были подпоясанные тонким ремешком длинные хлопчатобумажные рубахи, а на ногах что-то вроде босоножек. Рубахи были украшены индейскими узорами.

— Леш, ты чего? — раздался голос Василисы. А дети тем временем, увидев меня, замолчали, как и в первый раз.

— Странные дети, — сказал я, — жутковатые.

— Ты о чем? — удивилась она и снова посмотрела на улицу. По ее взгляду я понял, что она ничего не видит.

— Ты действительно не видишь мальчика и девочку в песочнице?

— Н-нет. Песочница пустая. — Она посмотрела на меня, оценивая, все ли в порядке у меня с головой.

— Что ж? Запишем это на счет аномальных явлений, проистекающих со мной в последнее время, — сказал я и, пристально глянув деткам в глаза, отошел от окна.

— Ты в самом деле кого-то видишь или разыгрываешь меня?

— Конечно, разыгрываю, — улыбнулся я и сел за стол. Не буду же я ей объяснять: кто, где и в чем, потому что главного я все равно не знал зачем?

Я укусил огурец и замер вместе с ним во рту, глядя, как на кухню входят двое тех самых, что орали на меня из песочницы.

— Как здесь тесно, — сказала девочка, капризно хмыкнув.

— Да уж, с новыми домами не сравнить, — по-деловому ответил ее спутник, оглядевшись. У меня было ощущение, что нас с Василисой они явно не замечают, впрочем, Василиса их тоже не видела.

Осознав это, я закрыл рот и даже немного пожевал, чтобы не привлекать внимания хозяйки дома, и ожидая последствий вторжения. Тем не менее, она заметила тишину, исходящую от меня.

— Почему ты так плохо ешь?

— Да так, задумался о своем, — улыбнулся я, наблюдая, как мальчик достал из раковины топор для рубки мяса и стал им бить по своей руке. Топор взлетал и с гнусным чваканьем опускался на руку. Образовалась целая лужа крови, а рука, в конце концов отрубленная, упала на пол. Если бы я знал, как на все это реагировать, может быть, и заорал бы что-нибудь вроде: «Стой! Что ты делаешь?», — но я так и сидел, глупо улыбаясь и медленно пережевывая куриную ногу.

Между тем кровь, как вода из шланга, покидала тело мальчика и быстро заполняла комнату. Спасало меня только одно ощущение: я не верил происходящему, мне казалось, что это какой-то дурацкий спектакль. Кроме того, через пару минут стало ясно, что столько крови, сколько вытекло из тела ребенка, просто не могло там находиться. Правда, когда кровь достигла моих щиколоток, есть почему-то расхотелось.

Василиса отметила это обстоятельство вопросом:

— Тебе нехорошо?

— Нет-нет, все в порядке. — Я попытался стряхнуть с себя наваждение и для отвода глаз начал пожирать пищу, которая то и дело норовила выскочить обратно.

Девочка, стоявшая все это время за моей спиной, у окна, и наблюдавшая за происходящим с сократовским спокойствием, сказала:

— Ладно, Пернатый Змей, хватит. Он все равно тебе не верит.

Кровь перестала течь, мальчик пожал плечами, поднял свою руку и поставил ее на место. Линолеум снова был у меня под ногами, но дети не исчезали.

— Маша, как ты думаешь, — заговорил Пернатый Змей, — что он о нас думает?

— А он вообще не думает, — усмехнулась девочка, — у него в голове только Кольский и Лаврентьев. Других вариантов нет.

— Кольский? Интересно. — Мальчик подошел ко мне вплотную и посмотрел прямо в глаза. Как я усидел на табурете, не знаю, но я плыл и плыл по комнате, стараясь в то же время удержаться от рвоты. Перед глазами пронеслись пирамиды, Евдокимов, озеро крови в подземелье, и я снова оказался на кухне.

— Фу! — не выдержал я, шумно выдохнув воздух.

— Ты чего? — тревожно спросила Василиса.

— Голова закружилась.

— Может, тебе лечь?

— Нет-нет, уже прошло.

Детки исчезли. Я вскочил и посмотрел на улицу — никого. Сел за стол и сидел некоторое время, закрыв лицо руками.

Василиса постучала вилкой о тарелку и сказала голосом прокурора:

— Ну хватит, рассказывай!

Я отнял руки и задумчиво посмотрел на нее.

— Угу, я расскажу, но только ты не поверишь.

— А чему из того, что ты рассказывал до сих пор, вообще можно верить?

— М-да, — я почесал за ухом и усмехнулся, — верно! Я бы не верил.

— Так что рассказывай!

Сбиваясь, то и дело показывая, кто где стоял, я рассказал Василисе, что произошло. Несколько раз она задавала вопросы: «Как она его назвала?», «Настоящая кровь?», «Маша?».