Кровь

— Надеюсь, вы не совершили какого-нибудь преступления?

— Пока нет. Врать я не хочу, а история моего бомжевания довольно длинна и не очень интересна.

— Мне кажется, что вы все-таки врете, — она была бескомпромиссна, — а мы вроде бы говорим сегодня только правду. Или нет?

Я посмотрел ей в глаза, думая одновременно, что втягивать ее в игру, где правила неизвестны даже мне, а людей уже убивают, опасно.

Но она, словно прочитав мое самое сокровенное желание, сказала:

— Хорошо. Может, я и ошибаюсь в очередной раз в жизни, но… идемте ко мне пить кофе. Там все и расскажете. — Повернулась и пошла к подъезду. Я не шевелился. Ответственность перед ней не позволяла мне идти, хотя я безумно хотел этого. На пороге подъезда она удивленно обернулась.

— Что-то не так?

Я подошел. Надеюсь, мои глаза были красноречивей слов.

— Я, наверное, полный идиот. Я очень хочу пойти, но я действительно оказался в ситуации, в которую просто не имею права вас втягивать. Даже рассказывать о ней не имею права. Ради вас же самой.

— Послушайте, — бриз начал переходить в шторм, — это удивительно. Получается, что я вас уговариваю пойти ко мне пить кофе. Это уже наглость. Ведь это вы мне говорили о том, что мы не случайно встретились. И еще: мне все время кажется, что я вас где-то видела. Где?

Я был слегка ошеломлен ее напором и поэтому просто сказал:

— Я — репортер. Вы могли видеть меня по телевизору.

Она молча глядела на меня, словно что-то высчитывая, и я не совсем понял ее взгляд. Там было и узнавание, но, кроме него, появилась какая-то жесткость. И я не знал, что это. Зато она коротко подытожила:

— Идемте.

И я пошел.

Это была обычная двухкомнатная «хрущеба», хотя в ней была сделана перепланировка и комнаты оказались изолированными.

Василиса усадила меня в кресло, а сама отправилась на кухню готовить кофе.

Я огляделся. Ничего особенного: шкаф, складной диван, кресло, книжные полки. Мое внимание привлекла фотография, висевшая на стене. Я встал и прочитал надпись, сделанную на английском языке: «Фотография модели Теотиуакана, выполненная сотрудниками Национального музея антропологии города Мехико».

Позади раздались шаги и голос хозяйки:

— Черт, обрезалась.

Я посмотрел на ее палец, где проступила кровь, и в моей памяти возникла красная пирамида, а вместе с ней и жертвы Легенды.

— Больно?

— Да нет, чепуха. Что вас так заинтересовало?

— Это Мексика? — спросил я, кивая на фотографию.

— Да. Город, строительство которого относят к ольмекам, жившим за несколько тысячелетий до нашей эры. А что?

— Город, который мне снился.

— Что, это он?

— Нет, но очень похож.

— Может, тогда вы напишете еще одну диссертацию на тему предназначения пирамид и их строительства? — Она снова была саркастичной, но на этот раз мне почудилось, что в ее словах не было прежней доброжелательности. В чем дело? Или показалось?

— Я этого не знаю. До конца не знаю. Знаю только, что использовались они не для погребения фараонов, а представляли собой своеобразные заводы по перемещению душ и переливанию крови.

— Хм, вот как. — В ее глазах снова возник интерес, и мои сомнения отлетели прочь. — Как же все это происходило?

Я описал то, что видел во сне. Василиса часто задавала вопросы, на которые до этого я никакого внимания не обращал. Ее интересовало все: надписи на стенах, одежда, язык, назначение предметов и еще куча всякой белиберды, как будто она сама собиралась писать диссертацию. В конце концов, она заключила:

— Ну и ну. Настолько правдоподобно, что я сама начинаю заражаться мистикой. Интересно, что известные науке факты совпадают с вашим описанием. Но главное: многие загадки вдруг обретают смысл, хотя и дикий для нашего сознания, но, возможно, вполне оправданный с точки зрения людей той эпохи. Впрочем, время, которое вы описываете, не совсем принадлежит ольмекам, а кому — я затрудняюсь сказать.

Она посидела в задумчивости несколько минут и потом сказала то, чего я давно ждал и очень надеялся, что это забудется:

— Теперь рассказывайте, что у вас произошло.

Если до этого она сидела в кресле против меня, свесив ноги, то теперь взобралась на него целиком, и из его глубины на меня глядели только ее глаза. Она готова была слушать.

Я снова начал рассказывать, но теперь меня не перебивали.

Когда я закончил, она не изменила своего положения, как кошка, уютно свернувшаяся в клубок, и сидела так минут пять, не говоря ни слова. Потом встала, коротко сказав:

— Вы спите в этой комнате. Белье и одеяло в шкафу. Я — в душ. Спокойной ночи, — и вышла.

Я остался один, не зная, как на все это реагировать. Мои сомнения вернулись. Тон был холодный, да и глаза не лучше. Она вела себя так, как будто изучает меня, и — главное — что-то знает. Что? Кто она такая, кроме того, что историк? Да историк ли? Впрочем, об ольмеках она что-то знала. Вряд ли те, на танках, стали бы засылать ко мне кого-то, да еще с таким совпадением интересов. Ведь сон мне приснился только сегодня. Не контролируют же они сны, черт возьми!

Тогда, что?